и лишить удачи. Из этого страха папуасы отнимают мальчиков у матерей и в течение нескольких дней истязают до крови, веря, что с этой кровью выходит и некая вредоносная женская субстанция, передавшаяся мальчику от матери. После этого ребятам ещё долгое время запрещено говорить с матерью, касаться и даже смотреть на неё. Именно это и является одной из целей посвящения в мужчины: жестоко разорвать любящие материнские объятия (Бадентэр, с. 119). Страдания, переживаемые мальчиками в этот период, просто колоссальны, но им нельзя плакать или как-то ещё показать наличие этих страданий. Они должны доблестно всё выдержать, чтобы стать "настоящим мужчиной". Мужчины отнимают сыновей от матери не только у новогвинейских папуасов, но и у австралийцев: под покровом ночи они врываются в хижину и силой вытаскивают напуганного ребёнка (Рафси, 1978), чтобы в течение нескольких дней или недель заставлять его проходить мучительные испытания. Ровно это же происходит и в Африке: "
ранним утром старейшины внезапно врывались в дома и силой несли детей к татуировщику. Тот на каждом плече юноши делал по три надреза длиной до 30 сантиметров, покрывал бесчисленными шрамами его лицо" (Иорданский, 1982, с. 252). У других народов "
каждого подростка несколько раз били тяжёлой дубиной по спине или груди. Испытуемый не должен был показать ни тени боли, иначе на всю жизнь за ним потянулась бы позорная слава труса. И чем дольше на теле оставались следы побоев, чем ужаснее они выглядели, тем выше был авторитет мужчины" (Асоян, 1987). Всё это говорит о глубокой древности такой традиции, уходящей корнями именно в период до выхода sapiens'а из Африки. Также интересно то совпадение, что как в Австралии, так и в Африке изъятые из семьи мальчики в период инициации обучаются особому тайному языку, на котором обязаны говорить какое-то время (там же, с. 251; Рафси, 1978).
Эта идея, что материнское влияние портит сына, мешая ему стать полноценным мужчиной, распространено во многих культурах мира, даже в современных странах Запада (с. 118). "Маменькин сынок" — удивительно, но это оскорбление. Совпадение в этом плане или нет, но первое упоминание понятия «свобода», известное в человеческом языке, шумерское слово amarga, буквально означает "возвращение к матери" (Грэбер, 2014, с. 162).
С нашей точки зрения парадоксально, но папуасы, отняв сына у матери и выгнав из него вредоносную "женскую субстанцию", затем подвергают его процедуре наполнения "мужской субстанцией" — отныне в течение нескольких лет (10–15) мальчик должен отсасывать сперму старших мужчин и питаться ею (Панов, 2009, с. 246). Так он наполняет себя мужским началом и становится "настоящим мужчиной". Сходным образом поступают и в некоторых африканских племенах, где старшие мужчины надрезают себе руку и дают подросткам пить свою кровь (Бадентэр, с. 134).
Поскольку Мужчина должен быть создан определёнными действиями и образом жизни, то очевидно, что Мужчина — это культурный конструкт (Гилмор, 2005, с. 236), изобретённая однажды в древности культовая фигура нашего общества. В психологии прекрасно известно о стрессах, которым подвержены мужчины, живущие в обществе, где от них постоянно требуется подтверждать свою мужественность. Для описания данного феномена даже введён термин "токсичная маскулинность": мужчины, наиболее рьяно придерживающиеся традиционных взглядов на мужественность, чаще страдают от одиночества и отличаются низким уровнем социализации (Campos-Castillo et al., 2020). Необходимость постоянно демонстрировать компетентность, решимость и силу часто оказывается просто маской, какую обладатель Y-хромосомы вынужден носить 24 часа в сутки 365 дней в году. Но в те моменты, "когда маска падает, перед вами предстаёт дрожащий ребёнок" (Бадентэр, с. 217).
"Значительной частью жизни мужчин управляет страх. Для мужчины признать, что в его жизни присутствует страх, — значит рискнуть перестать ощущать себя мужчиной и ждать, когда его начнут стыдить окружающие" (Холлис, 2005).
"Мужчина представляет собой рукотворный продукт, отличающийся от творения природы, и как таковой он постоянно подвергается риску быть признанным продуктом с изъяном, подобно браку производства, с дефектом в мужском оснащении. Короче, мужчина может оказаться несостоявшимся" (Бадентэр, с. 13). По сути, Мужчина — единственный искусственный гендер. Женщина же оставалась такой, какой была от природы. Тот факт, что у многих народов мира именно мужчина ассоциирован с культурой, а женщина — с природой, широко известен в антропологии (Ortner, 1974). "Во многих обществах между оппозициями "природа — культура" и "женщина — мужчина" ставится знак равенства" (Леви-Строс, 2016, с. 90). То есть "искусственность" Мужчины осознавалась ещё в глубокой древности.
Интересны в этом плане мысли учёных о традиции некоторых народов совершать над ребёнком определённого возраста обряд первого пострига: хоть возраст ребёнка здесь и варьирует, но важен тот момент, что волосы обрезали только мальчикам, тогда как девочкам просто заплетали первую косу (Байбурин, 1993, с. 60). В чём смысл такого обряда и чем обусловлено такое половое разделение? А дело в том, что в старину считалось, что человек отличается от прочих животных главным образом наличием языка и отсутствием шерсти, а волосы в этой схеме оказывались этаким промежуточным явлением. "Волосы — это то, что объединяет людей и животных и нарушает симметрию распределения признаков. обрезание волос можно, видимо, рассматривать как искусственное "выравнивание парадигмы". Обрезание волос […] в конечном счете определяет статус человека. Вместе с тем обрезание волос является очередной операцией по "созданию" человека. Отрезанные волосы символизируют его прежнее, "докультурное" состояние" (там же, с. 58). Получается, обрезание волос только у мальчиков точно так же означает только их переход от "животного" состояния в культурное, а девочки же никуда не переходят, они там и остаются, в мире животных, в "природном" состоянии. Примечательно, что на Украине в момент обряда постригания мальчика и заплетания косы девочке даже приговаривали "хлопчика на чоловiчу стать, а дiвчинку на жиноцьку" (с. 59), то есть из мальчика делали человека, а из девочки — женщину. Это вновь поднимает известную тему о совпадении во многих языках значений "мужчина" и "человек", что снова отсылает к мысли, что человеком в древности и считался только мужчина, женщина же мыслилась по-прежнему представителем животного царства. Возможно, заплетание девичьих волос в косу также символизировало определённое взятие женской природы под контроль (Левинтон, 1991). Последующее вступление в брак было плотно сопряжено с широко распространённой женской обязанностью носить какой-либо головной убор, скрывающий волосы, который также мог символизировать тот самый культурный контроль за её "животной" природой. При этом головной убор оказывался как бы и символом самого мужа, нависающего над женой, главенствующего над ней. Негативный эмоциональный оттенок термина "опростоволоситься", исходно означавший именно отсутствие головного убора, когда он положен, оказался так силён, что
