Дождь продолжал идти. Мелкий, холодный, нескончаемый. Он явно зарядил на весь день.
На углу улочки стояли три машины: синяя, черная «симка» и пикап.
Около машин расхаживал жандарм.
Когда журналист проходил мимо, жандарм вопросительно взглянул на него и шагнул в его сторону, с намерением остановить незнакомца. Жозэ сделал вид, что не заметил этого, и углубился в улочку.
Метров через тридцать стоял еще один жандарм.
Репортер шел вдоль облезлых домов, улочка казалась нежилой. Деревянные двери с выбитыми филенками, закрытые ставни, ржавые ворота, опутанные густой паутиной. Наверху, из чердачных оконцев, торчали пучки сена. Жозэ миновал низкий забор, за которым виднелся двор, заваленный железным ломом, и вышел в тупик; по обе стороны возвышались глухие стены. Лавка находилась в домике, который замыкал тупик.
Жозэ остановился и с любопытством посмотрел вперед. У домика букиниста стояла группа людей в плащах. Входная дверь была открыта.
Здесь тоже стоял жандарм. Он вопросительно задрал подбородок и приблизился к Жозэ. Тот показал ему свое удостоверение. Жандарм удовлетворенно опустил голову.
— А кто эти люди? — спросил репортер.
— Прокуратура, — помедлив, с певучим местным произношением ответил жандарм. — Из газет там всего двое. А вы не стесняйтесь, подходите.
Жозэ сделал шаг, но тут же обернулся к жандарму:
— Это следователь Рамонду?
— Да, Рамонду, — восторженно подтвердил жандарм.
— Ах так!
Репортер подошел к низенькому мужчине с бородкой, который тщательно обследовал вход в коридор.
Услышав чьи-то шаги, следователь, которого до сих пор было видно только в профиль, резко повернулся на каблуках и скорчил гримасу, которая означала улыбку.
— Мосье Рамонду, — обратился к нему Жозэ, — я осмелился вас побеспокоить, чтобы приветствовать. Надеюсь, вы меня узнали?
Следователь протянул ему руку.
— Черт побери, конечно, узнал, но не могу сказать, чтобы у меня ваше появление вызвало восторг.
Теперь уже Жозэ кисло улыбнулся.
— Почему же? — удивленно спросил он.
— А очень просто, раз вы здесь, значит, дело серьезное, и мы не скоро его распутаем. Ну, ладно… — И, обернувшись к остальным, он представил:
— Познакомьтесь, Жозэ Робен — известный парижский репортер, специалист по уголовным делам. А это — секретарь суда и двое ваших собратьев — корреспонденты местных газет. Да, опять из Парижа вы первым примчались, мосье Робен. Ну а теперь, господа, за работу… Где комиссар?
Следователь ничуть не изменился. Жозэ встретился с ним впервые года три тому назад, во время следствия по одному делу. Таким он остался у него в памяти — нервный, подозрительный, во все сующий свой нос… Суетливые руки, живой взгляд и взъерошенная бородка.
— Комиссар, я вас слушаю, — сказал следователь.
Комиссар, спокойный тучный мужчина лет тридцати, показав рукой на лавку, доложил:
— Ну так вот, после того, как была проведена констатация, все осталось в том же положении. Дверь, вот так же как сейчас, была приоткрыта, вернее полузакрыта. Как вам известно, бакалейщица из соседней лавки, недоумевая, почему старик не пришел за молоком, отправила свою дочь узнать. Девочка толкнула дверь в коридор. В глубине она увидела труп, испугалась и со всех ног бросилась к матери.
— Значит, дверь даже не была плотно закрыта? — спросил следователь.
— Так точно. Девочка это подчеркнула. Она только чуть толкнула дверь, чтобы войти.
Жозэ, отойдя на несколько шагов, внимательно рассматривал лачугу. Одноэтажный домишко. Планировка очень простая. В центре коридор, слева лавка, справа квартирка: одна комната и кухня. В кухне квадратное окно, покрытое пылью, слева дверь лавки и витрина, за которой виднелись стопки сильно потрепанных книг.
— Ну, а дверь в лавку? — спросил следователь.
— Она была заперта, как сейчас. Ручка находится внутри.
— Непривлекательная картина, — процедил сквозь зубы Рамонду. — Пройдемте-ка внутрь.
В этот момент к ним подбежал один из жандармов. Он протянул следователю записку и, запыхавшись, сказал:
— Телефонограмма от прокурора из Монтобана.
— Что еще стряслось? — воскликнул следователь, разворачивая листок. — Эге! Что такое?
Лицо его помрачнело.
— Вот так история! Да, но… Ну-ка…
Он внимательно перечитал телефонограмму и повернулся к Жозэ.
— И вы мне ничего не сказали, мосье Робен?
— А что я вам должен был сказать, мосье Рамонду?
— Как же, вот у меня телеграмма от прокурора, он получил указания из Парижа. Значит, дело очень важное. Прокурор не собирался приезжать, он занят. А сейчас вдруг сообщает, что это дело государственной важности и он прибудет с минуты на минуту. Вы-то знали это, да или нет? И почему вы так быстро оказались здесь? Преступление было обнаружено только вчера во второй половине дня…
Жозэ Робен в нескольких словах изложил основные факты.
— Впрочем, вы все это прочтете в «Пари-Нувель». Правда, наш ночной выпуск продается только в Париже, но информация будет немедленно передана многим телеграфным агентствам, а может быть, это уже и сделано.
— Да, не зря я сразу почувствовал, что ваше появление здесь не предвещает ничего хорошего, — проговорил следователь. — Ну что ж, а теперь, господин репортер, постарайтесь ничего не упустить и помочь нам.
Следователь вошел в коридор.
От темных стен несло плесенью. Здесь пахло и старой кожей, и влажной бумагой, и сырой штукатуркой, и еще тысячью вещей. Воздух был удивительно спертый и затхлый.
— Там обнаружили труп? — спросил следователь, показывая в глубь коридора.
На полу у приоткрытой двери в лавку мелом был нарисован белый крест.
— Да, — подтвердил комиссар. — Как было установлено экспертизой, старик упал здесь. Он умер сразу.
— Три пули в сердце? — тихо спросил Жозэ.
— Да, три выстрела в упор. На жилете были отчетливо видны три прожженные дырки. Убийца стрелял с очень близкого расстояния. После того как его жертва рухнула, он не дотронулся до тела.
Следователь Рамонду прошел в лавку.
Это было длинное и узкое помещение. Вдоль стен стояли полки. Чего только не было на них! Старые книги, выщербленные чашки, тарелки в цветочках. Много безделушек. Все было покрыто слоем пыли. В редких промежутках между стеллажами висели дешевые картины.
Запах плесени и старой бумаги в лавке был еще навязчивее. До чего же тяжелый запах! Казалось, что лавка никогда не проветривалась и затхлость, создававшаяся всем этим старьем, не улетучивалась, а только сгущалась изо дня в день, из года в год.
Следователь бродил по лавке, морща свой острый нос. Ему явно был неприятен этот едкий запах.
Все собравшиеся молча ходили за ним по пятам.
Сквозь грязную витрину проникал тусклый свет. Все молча осматривали помещение, силясь представить себе загадочное существование старика среди этих потрепанных книг и потрескавшихся тарелок, и каждый думал о разыгравшейся в этих стенах трагедии. К букинисту пришел посетитель. Возможно, старик даже просто забыл запереть входную дверь. Услышав шум, он встал. И тут же из револьвера в него всадили три пули подряд.
— Похоже, — говорил следователь, — что здесь все в том же порядке, как и было. Не видно ни следов борьбы, ни чтобы преступник искал что-либо.
— Да, — подтвердил полицейский. — Я собрал показания нескольких соседей. Судя по всему, все осталось на своих местах. Лавка всегда так и выглядела. Только вот у двери рассыпана стопка книг. А так здесь нет ни особого порядка, ни особого беспорядка.
— Да вы и сами посмотрите: на всем лежит толстый слой пыли.
Все перешли в квартиру.
Дверь в нее находилась напротив двери в лавку. За комнатой помещалась кухня, которая освещалась окном, выходившим на улицу. В комнате окна не было.
В углу стояла кровать темного орехового дерева. Остальная мебель состояла из шкафа, двух комодов, вольтеровского кресла с вылезающим отовсюду волосом и трех колченогих стульев.
— Электричества нет? — спросил Рамонду.
— Есть, только все лампочки перегорели, за исключением коридорной, — объяснил полицейский. — Старик жил в темноте, как крот. Видите… — И он показал на ночной столик, где стоял пузырек весь в потеках стеарина. Из горлышка торчал крошечный огарок. Рядом лежала почти пустая коробка серных спичек.
— Откройте дверь в кухню! — распорядился следователь. — Будет виднее.
В комнату проник тусклый утренний свет, осветив жалкую мебель. И тут тоже всюду лежала пыль, пахло лежалой бумагой и отсыревшим деревом. Печки не было. Старые календари-рекламы были единственным украшением стен.
Кухня выглядела также невзрачно. Пол был выложен потрескавшимися неровными плитками. В раковине лежало несколько грязных тарелок. Над камином висели плохо вымытые кастрюли. Старик готовил прямо на очаге. Топил дровами — один из углов кухни был завален хворостом. В очаге — огромная куча пепла. Ничем не покрытый маленький деревянный столик, весь в старых винных пятнах. Два стула. Больше ничего. Все это производило мрачное впечатление холода, нищеты и запущенности.