— Точно не знаю. Он, конечно, не так ценен, как земля возле моста, почва там неплодородная, но что-то, наверно, можно сделать. Да я просто поняла, что Годвин не будет возражать, и приплюсовала еще и остров.
— Ты думаешь о том, чтобы перенять когда-нибудь дело отца?
— Нет.
— Так уверена? Почему?
— Король, чуть что, повышает налоги на шерсть. Вот недавно наложил дополнительный налог: фунт с каждого мешка шерсти. Это помимо существующего налога в две трети фунта. Шерсть уже стоит настолько дорого, что итальянцы присматривают ее в других странах, например в Испании. Торговля слишком зависит от воли монарха.
— И все-таки это пропитание. Чем же тебе еще заняться?
Мерфин вел разговор к свадьбе — теме, которую она предпочитала не обсуждать.
— Не знаю. — Девушка улыбнулась. — Когда мне было десять лет, я хотела быть врачом. Думала, если бы разбиралась в медицине, спасла бы жизнь маме. Все надо мной смеялись. Я не понимала, что врачами могут быть только мужчины.
— Ты можешь стать знахаркой, как Мэтти.
— Это будет для моих таким ударом. Представь себе, что скажет Петронилла! Мать Сесилия считает, мой удел — монашество.
Молодой строитель рассмеялся:
— Если бы она тебя сейчас видела!
Юноша поцеловал возлюбленную в ногу.
— Может, ей тоже этого хочется, — возразила Керис. — Ты ведь знаешь, что говорят про монахинь.
— А почему она решила, что тебе нужно в монастырь?
— После крушения моста я помогала ей ухаживать за ранеными. И мать-настоятельница говорит, что у меня прирожденный дар.
— Так оно и есть. Даже я это вижу.
— Я только выполняла указания Сесилии.
— Но людям после разговора с тобой становилось легче. Ты всегда выслушивала их и только потом говорила, что делать.
Девушка погладила Мерфина по щеке.
— Я не могу стать монахиней. Ты мне слишком нравишься.
— У тебя родинка. Прямо здесь, ну надо же, в таком месте.
— Знаю. Это с детства. Я всегда считала, что это ужасно, и так радовалась, когда у меня начали расти волосы. Теперь-то, думала я, муж не увидит. А ты рассмотрел.
— Монах Мёрдоу решит, что ты ведьма. Лучше не показывай ему.
— Даже если он останется последним мужчиной на земле.
— Эта родинка спасает тебя от богохульства.
— О чем ты?
— Арабы каждое произведение искусства создают с небольшим изъяном, чтобы оно не могло тягаться с божественным совершенством.
— Откуда ты об этом знаешь?
— Один флорентиец рассказывал. Послушай, а как по-твоему, гильдии нужен остров?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я бы его взял.
— Четыре акра камней и кроликов? Зачем?
— Построил бы склад и строительный двор. Камни, дерево по реке прибывали бы сразу ко мне. А после моста возвел бы на острове дом.
— Хорошая мысль. Но просто так они его не отдадут.
— А если в качестве частичной уплаты за постройку моста? Я мог бы, скажем, отдать за него половину жалованья за два года.
— Твое жалованье — четыре пенса в день… тогда остров стоил бы чуть больше пяти фунтов. Мне кажется, что гильдия будет рада получить столько за бесплодный остров.
— Думаешь, здравая идея?
— Думаю, когда мост будет построен и остров станет доступным, поставишь там дома и станешь их сдавать.
— Да, — задумался Мерфин. — Надо поговорить с твоим отцом.
26
Ральф Фитцджеральд вернулся с охоты в прекрасном расположении духа. Да и все мужское окружение графа Роланда было в приподнятом настроении. Рыцари, сквайры, собаки пересекли подъемный мост графского замка, как армия. Шел легкий дождь, приятно холодя разгоряченных, усталых, довольных людей и животных. Охотники могли похвастаться несколькими по-летнему откормленными оленихами — из них выйдет прекрасный ужин — и крупным старым оленем, слишком жесткое мясо которого годилось только для собак, его убили из-за роскошных рогов.
Всадники спешились во дворе в нижней петле рва, имеющего форму восьмерки. Ральф расседлал Грифа, пробормотал ему в ухо слова благодарности, дал морковку и передал груму почистить. Поварята оттащили окровавленного оленя. Мужчины громко вспоминали охоту, смелые прыжки, опасные падения и чудесные избавления, когда рассказчик был буквально на волосок от гибели, хвастались, шутили, смеялись. Ральф еще чувствовал запах, который так любил — смесь конского пота, вымокших собак, кожи и крови, — и, очутившись возле лорда Уильяма Кастера, сказал:
— Великолепная охота.
— Отличная, — согласился лорд, сдвинув шапку и почесав лысеющую голову. — Хотя жаль старого Бруно.
Бруно, вожак собачьей своры, чуть поспешил. Оленя уже загнали, у него не осталось сил бежать, и он развернулся на собак, выставив мощные окровавленные плечи. Пес подпрыгнул, чтобы вцепиться жертве в горло, но олень последним усилием наклонил голову, выгнул мускулистую шею и поддел рогами пса, после чего полностью изнемог. Через секунду собаки уже терзали его. Однако, прощаясь с жизнью, старый самец, как спутанную веревку, намотал на рога кишки Бруно, и Уильям, чтобы избавить пса от страданий, длинным кинжалом перерезал ему глотку.
— Смелый был пес. — Ральф сочувственно сжал плечо Кастера.
— Как лев, — кивнул тот.
Момент показался сквайру удачным, и Фитцджеральд решился заговорить о своем будущем. Лучшей ситуации не представится. Он служил Роланду уже семь лет, был смелым и сильным: когда рухнул мост, спас графу жизнь, и все-таки до сих пор оставался сквайром. Чего еще от него хотят?
Вчера на пути из Кингсбриджа в Ширинг случайно встретил в таверне брата. Мерфин спешил на каменоломню аббатства и поделился новостями. Он построит самый красивый мост в Англии и станет богатым и знаменитым. Родители рады. Это, повергло Ральфа в еще большее уныние. Стоя возле лорда Уильяма, сквайр не мог придумать, как задать важный вопрос, и поэтому просто выпалил:
— Прошло уже три месяца, как я спас жизнь вашему отцу в Кингсбридже.
— Многие оспаривают эту честь, — ответил Уильям. Его жесткий взгляд напоминал Роландов.
— Я вытащил его из воды.
— А Мэтью Цирюльник оперировал, а монахини меняли повязки, а монахи молились. Хотя жизнь ему спас Бог.
— Аминь, — отозвался Ральф. — И все-таки я очень надеюсь на некую признательность.
— Моему отцу трудно угодить.
Стоявший рядом вспотевший, раскрасневшийся Ричард, услышав последнюю фразу, заметил:
— Истинно как Библия.
— Не скули, — бросил Уильям. — Твердость нашего отца сделала нас сильными.
— Насколько я помню, она делала нас несчастными.
Кастер отвернулся, вероятно, не желая обсуждать эту тему в присутствии человека более низкого положения.
Когда лошадей отвели на конюшни, люди потянулись мимо кухонь, сараев и часовни ко второму подъемному мосту, который вел к маленькому внутреннему дворику — верхней петле восьмерки. В графском жилище, традиционном замке-башне внизу располагались подвалы, над ними — большой зал, а на узком верхнем этаже — жилые покои Роланда. Высокие деревья около башни облюбовала стая грачей, которые яростно дрались и недовольно галдели. Ширинг сидел в зале, уже сменив грязный охотничий костюм на пурпурную мантию. Фитцджеральд встал рядом, решив при первой же возможности заговорить о своем. Граф добродушно пререкался с леди Филиппой — одной из немногих, кто мог ему противоречить, ничем не рискуя. Они говорили о замке.
— Мне кажется, здесь ничего не менялось уже сто лет.
— Потому что прекрасно построено, — ответил граф, артикулируя левой стороной рта. — Главные силы враг тратит, прорываясь на нижний двор, а чтобы добраться до башни, ему предстоит выиграть еще одно сражение.
— Именно! — воскликнула Филиппа. — Замок построен для обороны, не для удобства. Но когда в этой части Англии последний раз случалось нападение на замок? На моей памяти не было.
— На моей тоже. — Роланд усмехнулся подвижной половиной лица. — Видимо, потому, что у нас такие замечательные оборонительные сооружения.
— Был один епископ, он, когда путешествовал, всегда разбрасывал по дороге желуди, защищаясь таким образом от львов, — улыбнулась леди. — Когда ему напомнили, что в Англии львов нет, он ответил: «Значит, это средство действительно помогает». — Граф рассмеялся, и Филиппа добавила: — Большинство благородных семейств живут сегодня в более удобных домах.
Ральфу было наплевать на роскошь, но не на Филиппу. Пока она, не обращая на него никакого внимания, говорила со свекром, молодой сквайр пожирал ее глазами, представляя, как она, расставив голые ноги, кричит от удовольствия, или от боли, или от того и другого сразу. Будь он рыцарем, у него могла бы быть такая женщина.
— Лучше снести старую башню и построить современное жилище, — продолжала между тем жена Уильяма. — С большими окнами, каминами. На первом этаже устроить зал, с одной стороны жилые покои, куда мы могли бы удаляться на ночь, когда приезжаем к вам в гости, а с другой — кухню, чтобы подавать блюда еще горячими.
