Глаза Юры вспыхнули радостью.
— Но…
— У меня ещё есть такая, — успокоил его Ковалевский и подошёл к столу, взял ручку. Задумался. Потом сказал: — Это уже когда они пешком отправились к полюсу, Георгий Яковлевич написал Вере: «Если я слаб, спутники мои крепки…» Ты хочешь стать спутником Георгия Яковлевича. Значит, ты должен дойти до полюса! Вот так я и напишу тебе на фотографии.
«Если я слаб, спутники мои крепки». Юра повторил эти слова про себя, они ему понравились, хотя их смысл и был до конца скрыт для него. Он решил, что при случае расспросит обо всем Кольцова.
Позже командующий дал Юре машину для поездки на кладбище и распорядился, чтобы Кольцов сопровождал мальчика.
Когда они приехали к Холодногорскому кладбищу, Кольцов отпустил машину. Он понимал, что мальчику не хочется быть чем-то связанным, угадал он и невысказанное желание Юры остаться в одиночестве и, проводив его к могиле отца, отошёл и присел на мраморную скамью, вделанную в стену пышно и аляповато разукрашенной часовенки — усыпальницы какого-то купца.
Сквозь ветви боярышника ему хорошо была видна фигура Юры, сидевшего в скорбной позе придавленного горем человека. Вспомнилось, как много лет назад, когда в аварии на корабельных доках погиб его отец, он, в таком же возрасте, как и Юра, дождавшись, когда разошлись все пришедшие проводить отца, когда увели маму, долго сидел у свеженасыпанного холмика, предаваясь своему отчаянию и горю. Однако ему было легче, у него оставалась мама, и жизнь его тогда уже определилась в главном. А Юре, в его совершённом одиночестве, кто сможет помочь найти свою дорогу в это бурное время?
Кольцов вдруг остро почувствовал ответственность за судьбу мальчика, с которым так упорно сводила его жизнь. Он готов принять эту ответственность, хотя, может быть, и не вправе делать этого. Но и жить рядом с Юрой только сторонним, пусть и доброжелательным, наблюдателем он не мог.
Они пробыли на кладбище долго, час, быть может, два. Наконец Юра поднялся, бережно прикрыл за собой калитку в ограде и пошёл к выходу.
Юре хорошо было рядом с Кольцовым. В той пустоте, которая образовалась в душе Юры, нашёлся уголок для этого человека, такого ненавязчивого и, как был уверен Юра, очень сильного. Он не лез с расспросами, не надоедал сочувствием и все время поступал так, будто Юра сам подсказывал, что лучше, необходимей для него. Вот и на кладбище он оставил Юру одного, но не ушёл совсем, словно понимал, что возвращаться в одиночестве Юре было бы тяжело.
И Юра доверчиво вложил свою руку в ладонь Кольцова.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Киеве установился жаркий, налитой сухим, недвижным безветрием август. По вечерам вместе с лёгкой, настоянной на тихой днепровской воде прохладой слабый ток воздуха доносил в город горький запах дыма и едкой гари — так пахнет на скорбном пепелище выгоревшее, покинутое хозяевами жильё… Люди давно отвыкли от добрых запахов домашнего очага и свежеиспечённого хлеба.
Фронт был ещё далеко, отгороженный истоптанными бешеной конницей степями, тишиной притаившихся у рек и излучин ещё не разорённых хуторов. Но люди чувствовали, что он неуклонно движется к Киеву. Так движется только суховей, ни перед чем не останавливаясь. В воздухе повисла тревога. Люди знали, что несёт с собой фронт, и лица у них были озабоченные и растерянные.
Положение с каждым днём становилось все более угрожающим. 44-я дивизия 12-й армии, измотанная бесконечными оборонительными боями, лишившаяся почти всех боеприпасов, вынуждена была оставить Сарны, Ровно и Здолбунов. Начдиву 44-й Н. А. Щорсу было приказано во что бы то ни стало закрепиться на линии Сущаны, Олевск, Емельчино, Малин и удержать Коростенский железнодорожный узел.
В юго-западной части Правобережья петлюровцы захватили Винницу и начали развивать наступление на Киев и Умань. 2-й Галицкий корпус рвался к Житомиру…
В такой тяжёлой и сложной обстановке в Киеве состоялось совместное заседание президиума Совета рабоче-крестьянской обороны УССР и Реввоенсовета 12-й армии. Основным вопросом заседания была подготовка обороны Киева.
Выписавшийся из госпиталя Фролов, осторожно держа руку на перевязи, тихо, без скрипа, открыл дверь, на цыпочках вошёл в зал заседаний. Напряжённо ловя каждое слово, он незаметно, только движением глаз, стал отыскивать Лациса. Председатель Совета обороны Украины Раковский, строго глядя перед собой, предложил ввести Клима Ворошилова в Реввоенсовет 12-й армии и, кроме того, — здесь голос его зазвучал как-то торжественно — в Военный совет Киевского укрепрайона. В зале установилась особая драматическая тишина — все понимали, что тем самым обороне Киева придавалось чрезвычайное значение.
Ворошилов был здесь же. Спокойно упирался подбородком в эфес шашки, хмурился, слушал, исподлобья изучая людей. От него веяло неукротимой уверенностью, которая незаметно передалась и Фролову.
Лацис, сидевший у стены, устало повёл глазами, увидел Фролова, взглядом показал ему на выход. Бесшумно поднялся с места и неторопливо направился к выходу. В коридоре глухим, простуженным голосом спросил:
— Что-то случилось?
— Да.
Они прошли по коридору, Лацис — чуть-чуть впереди, с прямыми плечами не привыкшего сутулиться человека. Часовые бодро приветствовали их.
В кабинете Фролов положил на стол перед Лацисом тщательно расправленный листок бумаги. Лацис натруженными бессонницей глазами вопросительно посмотрел на него.
Фролов, не в силах скрыть волнения, объяснил:
— Только что получено. Донесение Кольцова… — Помолчал и твёрдо продолжил: — Суть в том, что Ковалевский поручил Щукину связаться с каким-то Николаем Николаевичем и через него получить копии карт Киевского укрепрайона.
— Ни много ни мало — укрепрайона? — хмуро переспросил Лацис. Судя по всему, доклад Фролова озадачил его. И как всегда в таких случаях, когда нужно было ему подумать, разобраться, он стал ходить по кабинету широким нетерпеливым шагом, Шаг за шагом, шаг за шагом — словно гонялся за нужной догадкой, как бы не замечая все так же неподвижно стоящего возле стола коллегу. Шаг за шагом… Остановился и, пристально вглядываясь куда-то мимо Фролова, задумчиво произнёс!
— С такой «просьбой» можно обращаться только к работнику штаба. Притом крупному. Имеющему доступ к секретным документам. Это ясней ясного. Теперь понятно, что провал операции «Артиллерийская засада» — непременно его работа… Что ещё ясно?
Фролов помолчал — он понимал, что Лацис нащупал верное звено в цепочке.
— Больше ничего… А что мы можем предпринять, чтобы выявить врага? Или хотя бы локализовать пока его враждебную деятельность? — уже решительно, словно обнаружив врага, не говорил, а диктовал Лацис.
