Стараясь не запачкать ни мундира, ни галифе, держа сапоги почти на вытянутых руках, вытряхнул из голенищ рулоны плотной бумаги, расправил, разгладил тыльной стороной ладони листы и с подобающей в этих случаях внушительностью поднёс их полковнику Щукину. Тот с неторопливым вниманием начал просматривать их. Листы были широкими, на них пестрели причудливые, извилистые линии, многочисленные точки и цифры и ещё какие-то значки.
— Карты Киевского укрепрайона? — пытаясь скрыть удивление, удовлетворённо произнёс он, расстилая листы на полу. Осипов со старанием стал помогать полковнику. Уже через несколько минут пол кабинета был устлан картой, на которой условными знаками были отмечены опорные узлы и оборонительные линии, опоясывающие Киев.
— Н-да! Вот уж не верил, что Николаю Николаевичу удастся и на этот раз выполнить задание, — потеплевшим голосом сказал Щукин.
— Николаю Николаевичу и Михаилу Васильевичу, господин полковник, — счёл своим долгом уточнить Осипов и, тут же с некоторой торжественностью в голосе доложил новость, которую полковник Щукин ждал давно и уже потерял всякую надежду на то, что она будет столь оптимистичной. — Николай Николаевич сообщает, что Михаил Васильевич приступил к работе и эта операция во многом была осуществлена им.
Щукин поднял голову, благодарно взглянул на Осипова.
— Хорошая весть, спасибо! По крайней мере, с таким помощником Николаю Николаевичу будет во много раз легче… Что ещё сообщает Николай Николаевич?
Осипов несколько замялся, опустил глаза. Второе — разочаровывающее — сообщение Николая Николаевича он надеялся попридержать до вечера.
Но полковник нетерпеливо потребовал от него:
— Ну что?.. Что?!
— Сообщает, что в штабе красных были информированы об этом задании! — Лицо Осипова приняло скорбное выражение. Ах, как бы ему хотелось сейчас уменьшиться в размерах, стать незаметным, невидимым, чтобы гнев полковника излился не на него!
Щукин медленно поднял глаза на Осипова, и они сразу сделались холодными.
— Я вновь настоятельно прошу вас подвергнуть тщательной проверке всех, кто работает в штабе недавно.
— Я делаю все, что в моих силах, господин полковник, — счёл своим долгом напомнить Осипов. — Однако…
Щукин недовольно нахмурился, веко левого глаза задёргалось — верный признак того, что полковник начинал впадать в ярость.
— Однако… — ровным, бесцветным голосом произнёс он, — однако где-то у нас в штабе сидит вражеский лазутчик. Это уже не предположение, а факт. Происходит утечка самой секретной информации. А мы с вами непростительно медлим. Бездействуем. Да-да, бездействуем! Чего-то ждём! Чего?
— У меня есть один план… — немного оправившись от оцепенения, неуверенно начал Осипов.
Но Щукин не стал его слушать.
— Ступайте! — раздражённо махнул он рукой. — Мы ещё вернёмся к этому разговору!
Провинциальный, тихо утопающий в вишнёвых садах Харьков за месяц-полтора вдруг превратился в одну из оживлённых столиц белогвардейщины. Но никак не мог привыкнуть к этому — на окраинах города так же, как и прежде, на завалинках любили сидеть седоусые деды, во дворах хозяйки кшихали на кур, а вечерами патриархальную тишину рвали разухабистые песни обалдевших от самогона парней.
Но центр жил жизнью столицы. По Сумской, Университетской и Рымарской улицам сновали автомобили иностранных марок и высокомерные парные экипажи. Все было как до войны — открылись рестораны с внушительными швейцарами у дверей, гостиницы с тяжёлыми неуклюжими занавесками на окнах, открылись многочисленные пансионы. Заработала неутомимая валютная биржа, объявились приезжие, из коих многие селились в гостиничных номерах-люкс или в лучших апартаментах особняков-пансионов. Жизнь стремилась быть похожей на ту, дореволюционную, похожей прежде всего в мелочах: мужчины щеголяли в пальмерстонах и котелках, дамы — в боа и палантинах, лакеи в ресторанах надели белые, безукоризненной выкройки жилеты и галстуки бабочкой. И все же в этом стремлении — во что бы то ни стало походить на прежнее — было что-то от игры, словно люди хотели мелочами убедить самих себя в том, что мир неизменен.
В штабе командующего Добровольческой армией был приёмный день. Владимир Зенонович Ковалевский персональных посетителей не жаловал, но среди них были такие, кому в приёме отказать было никак невозможно, и, согласившись на предложение Кольцова о приёмном дне, командующий сам установил время для этого малоприятного занятия: вторник, с десяти до двух часов дня. Конечно, лишь в том случае, если позволяла фронтовая обстановка.
Незадолго до назначенного времени Ковалевский прошёл в кабинет и предупредил Павла Андреевича, что сможет начать приём минут через пятнадцать — двадцать.
Кольцов вышел в приёмную. В тяжёлых разностильных креслах и на банкетках, собранных сюда из разных мест и расставленных вдоль стен, сидели люди, преисполненные чинного ожидания. Сплошь сюртуки — новенькие, отглаженные, визитки — побойчей и поприглядней и конечно, чопорные безукоризненные смокинги. И ещё — две дамы в длинных старомодных платьях и шляпках с вуалетками.
Тут же благочестиво ждал приёма архиерей — высокий, грузный с чёрной пушистой бородой. Кольцов вспомнил, что архиерей писал Ковалевскому, просил прирезать к монастырю пятьсот десятин.
Взяв журнал регистрации, Кольцов прежде всего направился к благочинному.
— Ваше преосвященство! Командующий незамедлительно примет вас! — с оттенком благоговейности обратился он к архиерею. Подошёл к дамам, выжидательно чуть склонил голову, словно не решался сам представиться им.
— Я — Барятинская, — несколько надменно сказала одна из них, приподнимая вуалетку, и неулыбчиво, высокомерно оглядела его сверху донизу. У неё было властное, холёное лицо, привыкшее, чтобы на него смотрели или восхищённо или подобострастно.
Барятинская? При каких же обстоятельствах он слышал эту фамилию? И тут же вспомнил. Несколько раз по поручению подпольной ячейки РСДРП ездил он из Севастополя в Ялту и всегда любовался архитектурой дворца Барятинских на склонах Дарсана. От дворца шла улица Барятинская. На ней была конспиративная квартира…
— Командующий будет рад видеть вас, княгиня, — почтительно сказал Кольцов и перевёл вопросительный взгляд на сидевшую рядом с княгиней молодую даму…
— Не трудитесь, капитан. Это моя компаньонка, — величественно кивнув головой, княгиня отпустила Кольцова.
Следующий посетитель был высок, худ, лысоват. Недостаток растительности на голове он компенсировал пышными усами. В правой руке нервно вертел перчатки, изредка похлопывая имя по свободной руке.
