Другие – и таких было больше – обитали в гостиницах или в домах, превращенных в кооперативы или общежития для сотрудников различных учреждений или творческих объединений[769]. Представители некоторых профессий (ученые, писатели, художники, скульпторы), начиная с середины 1930-х, имели право на более просторные жилые помещения, чем другие граждане. Например, постановление ЦИК и СНК, вышедшее в 1933 году, предоставляло научным работникам право на дополнительную комнату (чтобы использовать ее как кабинет) или же (в случае отсутствии такой отдельной комнаты) на дополнительные 20 квадратных метров жилой площади[770]. Но в Москве жило так много художников, ученых, важных руководителей, что на всех, теоретически обладавших правом на более просторное жилье, его попросту не хватало[771]. Судя по предпринятым в 1952 году лихорадочным попыткам добиться квартир в небоскребах, в столице сохранялся хронический дефицит жилья, так что все эти особые права существовали по большей части на бумаге. Лишь немногие из людей, в силу своей профессии принадлежавших к привилегированным группам, действительно имели возможность жить в лучших районах (то есть ближе к центру) и в достойных условиях. Учитывая нехватку жилья в советской столице, пресловутые привилегии, прописанные в постановлениях правительства, еще не гарантировали обещанных льгот.
Самым известным из элитных мест Москвы в 1930-е годы была улица Горького, протянувшаяся на северо-запад от Кремля до Белорусского вокзала и пересекавшая Садовое кольцо. Бывшая Тверская – средоточие торговой и художественной жизни в XIX веке – после внедрения в жизнь Генплана реконструкции Москвы 1935 года была расширена и превращена в образцовый соцреалистический проспект. Однако, как явствовало из отчета, составленного в конце 1940-х, когда готовился новый Генплан, реконструкция улицы Горь кого так и не была доведена до конца[772]. К 1949 году семнадцать домов, стоявших на этой улице, были перестроены или отремонтированы, шесть стояли в лесах, а реставрация еще восьми должна была завершить программу, входившую в Генплан 1935 года[773]. В послевоенные годы даже в образцовых домах на улице Горького еще оставались коммунальные квартиры и неисправные лифты, а жильцы жаловались на отсутствие горячей воды. В 1952 году кое-кто из граждан, живших на этой знаменитой улице, обращался в инстанции с просьбами о предоставлении новой квартиры в каком-нибудь московском небоскребе. Одним из таких просителей был Борис Оленин, артист Театра Моссовета[774].
В письме, написанном в октябре 1952 года и отправленном в Совет Министров, Оленин жаловался на тесноту: вместе с женой они проживали в двухкомнатной квартире, которую делили с другой семьей, по адресу улица Горького, дом 6. Они с женой занимали одну комнату площадью 22,75 квадратных метров, и Оленину не хватало простора: «В этих условиях я лишен необходимой домашней творческой работы и нормального отдыха»[775]. За просьбами о новом жилье, исходившими от городской интеллигенции и специалистов, просматривалась мысль о том, что дома они и работали, и отдыхали. Авторы писем вроде Оленина представляли, что квартиры в новых небоскребах – чистые, современные и тихие, а еще там можно устроить кабинет, библиотеку, место для репетиций или лабораторию. Советские творческие работники намеревались служить государству, даже уютно устроившись дома, – во всяком случае, такие обещания сквозят в их письмах. Со своей стороны, власти относились к таким обращениям серьезно, но не в силах были обеспечить жильем всех желающих – или даже большинство тех, кто по закону имел на него право. Как и многие из писавших подобные письма в 1952 году, Оленин так и не получил квартиру в небоскребе. Если бы целью принятого в 1947 году решения о строительстве высотных зданий в столице было спасение московской элиты от последствий жилищного кризиса в СССР, тогда проектировщики и архитекторы, наверное, позаботились бы о том, чтобы квартир хватило на всех.
В действительности же решение московского жилищного кризиса никогда не входило в число задач, которые ставили перед собой разработчики проекта столичных небоскребов. Эти здания должны были выполнять другую – сугубо символическую – цель. Как отмечал Марк Б. Смит, в послевоенные годы советское государство «не подходило к жилищному кризису системно: он не слишком интересовал верхушку правительства»[776]. Притом что во втором Генплане реконструкции Москвы, который разрабатывался с 1949 года, устранение жилищного кризиса прямо называлось самой важной задачей, городские власти не считали, что новые столичные небоскребы хоть как-то помогут справиться с этой насущной проблемой. Если небоскребы все-таки спасали кого-то от невыносимых жилищных условий, это было лишь случайным везением. Тем не менее и горожане, и печать часто говорили о том, что появление высотных зданий как-то связано с желанием властей повысить уровень жизни в столице. В 1949 году на заседании партийной организации в Молотовском районе Москвы молодая рабочая по фамилии Короваева выразила надежду на то, что скоро многие советские граждане заживут припеваючи. «Товарищи, – сказала она в своем выступлении, – наше Правительство неустанно проявляет заботу о нас, создает нам наилучшие условия жизни. Столица наша – Москва – с каждым днем становится все краше. Вместо малоэтажных домов вырастают гигантские большие жилые дома со всеми удобствами, в которых будем жить мы, трудящиеся»[777]. Выступая в зале, где собралось около тысячи рабочих, Короваева как будто неосознанно связала столичный проект, выполнявший эстетическую функцию, с решением жилищного вопроса.
Как выяснилось, красивые новые здания, о которых говорила Короваева, вовсе не предназначались для «трудящихся». Ключи от квартир в столичных небоскребах вручались исключительно элите. В отличие от дешевых подделок под предметы роскоши – тех товаров, которые Юкка Гронов называет «демократической роскошью» и которые производились в СССР, начиная с 1930-х, для массового потребления, – московские небоскребы были действительно очень дорогим «товаром». Простые москвичи запросто могли купить новые наручные часы «Победа», выпускавшиеся в большом количестве с 1947 года. Или флакон духов, коробку шоколадных конфет, бутылку шампанского и баночку икры – по особым случаям. Такого рода «демократическая роскошь» продавалась повсюду и была по карману многим, что служило, по словам Гронова, «вещественным доказательством того, что повседневная жизнь в Советском Союзе – праздник»[778]. Коммунисты обещали изобилие не избранным, а всем без исключения. Однако небоскреб – не наручные часы. Эти здания перечеркивали ту модель демократической роскоши, которая родилась в 1930-е годы: они явились весомым материальным доказательством того, что повседневная жизнь в Советском Союзе – праздник не для всех, а для очень немногих.
Одним из нескольких рабочих, чье письмо, присланное в Совет Министров, сохранилось среди множества писем привилегированных граждан, был Г. И. Карташов. В 1952 году он написал Берии, прося предоставить ему квартиру
