получить жилье в небоскребах, прибегали к риторике, которая была характерна не только для послевоенных лет. Подобно своим непривилегированным согражданам, тоже просившим о предоставлении нового жилья, авторы этих писем обращались к своим адресатам по имени-отчеству и задействовали личные связи, как это принято было делать в дореволюционные времена[748]. Эти просители, считавшие, что имеют право на домашний уют, и стремившиеся вести «культурный» образ жизни, опирались на свои представления о довоенных порядках сталинского режима[749]. Но если в 1930-е годы высокие оклады и хорошие квартиры, полагавшиеся элите, как пишет Шейла Фицпатрик, находили «лишь тусклое отражение в газетах», то в послевоенные годы привилегии этой группы зримо обозначились на горизонте, так что о них теперь знали все[750]. Как отмечала Вера Данэм, позднесталинский период отличался от 1930-х годов тем, что «теперь рабочий остался ни с чем», а между государством и профессиональным сословием была заключена уже упоминавшаяся выше «большая сделка»[751]. В 1953 году наглядным свидетельством этого партнерского соглашения стали выросшие на городском горизонте монументальные здания. В эпоху зрелого сталинизма уже никого уже не смущала мысль о том, что о привилегированном положении жильцов этих домов будет знать любой прохожий.
Проект небоскребов был публичным прославлением роскоши в пору, когда многие ютились в вынужденной тесноте. В письмах Сталину представители послевоенной элиты делились мечтами о просторном, светлом, здоровом жилище. А еще, как будет показано в этой главе, в их письмах подробно рассказывалось об условиях, в которых они жили. Во многих описаниях жалких комнатушек, где протекала нелегкая жизнь известнейших ученых, художников и управленцев сталинской эпохи, ощущается сильная антиурбанистическая критика. Эти люди видели в небоскребах спасение от неблагоустроенного и неуютного городского окружения. Но надеждам большинства ходатаев не суждено было сбыться. В столице, где жило много управленцев, ученых и творческих деятелей, квартир в новых домах просто не хватило бы на всех.
Элиты и привилегии при Сталине
Двенадцатого октября 1952 года Лиля Брик написала письмо Лаврентию Берии. Она просила, чтобы ей и ее мужу разрешили обменять их квартиру на Арбате на квартиру в одном из новых московских небоскребов, где теперь желали поселиться столь многие. Хотя Брик с 1938 года была замужем за литератором Василем Абгаровичем Катаняном, и среди друзей, и в высшем советском руководстве ее знали как жену Маяковского. Сколь бы неточным ни было такое определение существовавших в прошлом сложных отношений между поэтом-футуристом и его музой, тем не менее эта известность вполне годилась Лиле как козырь для получения более выгодных материальных условий от Советского государства. Письмо Брик Берии быстро попало в Совет Министров, а оттуда его перенаправили в особый отдел, занимавшийся распределением квартир в новых московских небоскребах. Подобно многим другим просителям, чьи ходатайства в начале 1950-х оказывались в этом отделе, Брик обосновывала желание получить новое жилье своим значительным и протяженным во времени вкладом в советскую культурную жизнь. Брик доказывала, что новая квартира ей необходима, описывая неудовлетворительные условия, в которых она проживала в данный момент, а дополнительно подкрепляла свою просьбу готовностью отдать государству имевшуюся у нее жилплощадь (по тем временам, весьма обширную). Вот как начиналось это письмо:
Дорогой товарищ Берия! Простите, что беспокоим Вас: я (Л. Ю. Брик) и писатель В. А. Катанян занимаем уже больше 20 лет очень хорошую квартиру (71 кв. метр), за которую первый пай внес еще В. В. Маяковский. О лучшей квартире мы не мечтали бы до конца дней наших. Но квартира эта в 5 этаже без лифта. В прошлом году я заболела тяжелой болезнью сердца, лежала несколько месяцев. Сейчас припадки повторяются. Врачи говорят, что 5 этаж без лифта для меня гибелен. Товарищи, уже живущие в высотном доме на Котельнической набережной, сказали мне, что там еще остались свободные 3-х комнатные квартиры. Наша просьба не отказать нам в разрешении вместо нашей квартиры получить квартиру на 1 или 2 этаже в этом доме. Он стоит у реки, и я могла бы дышать воздухом, почти не отходя от дома[752].
Как и многие другие прошения, попадавшие в отдел распределения квартир в столичных высотках, письмо Брик сопровождалось запиской от авторитетного представителя московской элиты. В данном случае Брик заручилась поддержкой Николая Черкасова – знаменитого актера, сыгравшего Александра Невского и Ивана Грозного в фильмах Эйзенштейна. К тому же Черкасов в ту пору был депутатом Верховного Совета СССР. В этой сопроводительной записке актер сообщал: «Уже около трех лет я с помощью жены В. В. Маяковского Л. Ю. Брик и В. А. Катаняна работаю над образом Маяковского. Эта работа все больше увлекает меня». Таким образом, Черкасов и ручался за важность работы Брик, и подтверждал серьезность ее болезни, а значит, и ее потребность в новой квартире на Котельнической набережной[753].
Письмо Брик было одним из сотен подобных писем с просьбами, которыми в 1952 году осаждали Совет Министров представители московской интеллигенции и бюрократии[754]. Чаще всего подобные письма адресовали Берии, но также и Сталину, Молотову, Кагановичу и другим видным советским руководителям[755]. В целом здесь прослеживаются общие закономерности: большинство писем были отпечатаны на машинке, многие были написаны на почтовой бумаге; авторы писем старательно перечисляли свои профессиональные заслуги и награды, тогда как биографические сведения – касавшиеся классового происхождения, участия в войне или членства в партии, – приводились довольно скупо (хотя наиболее часто из этих трех пунктов упоминался последний). Подробно описывались текущие жилищно-бытовые условия, и в большинстве писем точно указывалось количество квадратных метров, занимаемых автором письма. Многие писали о болезнях – собственных или членов семьи, в некоторых случаях прилагали к письму справку от врача. Письма писали частные лица, просившие жилье для себя (как Брик), частные лица или группы, просившие квартиры для друзей или коллег, а также руководители учреждений. Например, в марте 1952 года президент Академии наук просил выделить 26 квартир для академиков и их семей; в тот же месяц генеральный прокурор СССР попросил семь квартир, а позже, в том же году, министр кинематографии – 14 квартир[756]. Сравнительно небольшое количество писем было прислано рабочими-строителями, которые желали получить квартиры в небоскребах. В некоторых случаях речь шла о квартирах, построенных самими авторами писем, и ни одна из этих просьб не была удовлетворена.
Большинство представителей элиты, писавших подобные обращения в 1952 году, полагали, что имеют право на жилье в высотках, так как принадлежат к высшим слоям московских руководителей, деятелей культуры
