уже несколько месяцев не видела сына: «Я, как мать его, сильно беспокоюсь за здоровье сына… Прошу сообщить, что с ним, где он, жив-здоров ли?»[733]
Исмаилу Гусейновичу Садарову, лишенному свободы в 1947 году в Северо-Осетинской АССР за дезертирство, в 1950 году тоже смягчили приговор. С сентября того года 26-летний Садаров работал на стройке МГУ маляром. Здешнее начальство характеризовало его как сознательного, дисциплинированного и старательного работника. Через несколько месяцев после прибытия в Москву, в конце декабря 1950 года, Садаров получил письмо от матери из Баку. «Я рада, что ты в Москве, жив и здоров, работаешь. Только смотри, слушайся своего начальства, работай честно, будь примером», – наставляла она сына[734]. Мать не видела его уже много лет – с тех пор, как он был призван в армию, а теперь, хотя сын был далеко, она нуждалась в его помощи. В письме мать спрашивала Садарова, не может ли он взять короткий отпуск и приехать к ней в Баку. Его приезд, возможно, разрешил бы ее спор с соседями по квартире (которые пытались выжить ее). Садарову дали отпуск, и он провел Новый год с матерью дома.
Похоже, смягчение приговора в обмен на работу на строительстве университетского небоскреба давало заключенным возможность повидаться с родными. Каменщик и начальник бригады Сергей Иванович Царев вскоре после прибытия на стройплощадку МГУ в 1950 году обратился к начальству с просьбой, касавшейся его малолетнего сына. Жена Царева умерла во время войны, оставив ему трех почти взрослых сыновей и одного малолетнего. Но в 1947 году, когда Царева арестовали, мальчика отправили в детский дом. И вот теперь, выйдя из лагеря, Царев хотел забрать сына и привезти его в Москву «к себе растить и воспитывать»[735]. Хотя в папке нет никаких указаний на то, удовлетворено ли было это прошение Царева, известно, что другим рабочим, обращавшимся с подобными просьбами, разрешали привозить родных в Москву. Георгий Климентьевич Волынкин, работавший на стройке МГУ, получил жилье для себя, жены и двоих детей. Днем он укладывал паркет в новом здании университета, а ночевать приезжал в переполненное женское общежитие в Черемушках, построенное УСДС. В мае 1953 года Волынкин умолял чиновников выделить его семье новое, не такое тесное жилье. Его просьба была отклонена.
Историки давно обратили внимание на проницаемость границ между лагерными зонами и обычной советской жизнью – особенность, которая стала особенно заметной в послевоенные годы, когда подневольный труд использовался все чаще[736]. Система исправительно-трудовых лагерей разрослась до наибольших размеров в последние годы сталинского правления, и в тот же период администрация ГУЛАГа начала устраивать разнообразные эксперименты, позволявшие добиваться максимальной производительности труда для скорейшего восстановления страны после войны. Разрастание Москвы в это время было бы невозможно без использования труда заключенных. После 1945 года в самой Москве и вокруг нее возникало все больше трудовых лагерей, и большинство их обитателей работали на столичных стройках. В 1949 году только в Московской области содержались 31 692 лагерных заключенных[737]. На стройплощадках столицы зеков становилось все больше и больше, и это явление отражало общую тенденцию тех лет: экономическая функция лагерей перевешивала карательную. И по мере того, как экономические императивы становилась важнее, чем стремление изолировать узников, в те последние годы сталинской эпохи возникал новый тип отношений между ГУЛАГом и городом.
Считали ли себя высотниками лагерные заключенные и те, кто получил в 1950-м досрочное освобождение? Разумеется, заключенные, трудившиеся наравне с вольными рабочими на советских стройплощадках, вносили свой вклад в «социалистическую реконструкцию». Как пишет Анна Цепкалова, «заключенные ГУЛАГа, по мнению лагерного начальства, должны были стать „строителями нового общества“»[738]. Воспитательная и исправительная задача лагерей отождествлялась здесь с самим процессом строительства – процессом, в ходе которого лагерная система пыталась перековать «злостных нарушителей режима» в «людей новой эпохи»[739]. Но притом что рабочие-заключенные вполне могли переродиться в образцовых высотников, как отмечает Цепкалова, власти никогда их не прославляли и как бы вообще не замечали их успехов. В отличие от вольнонаемных высотников, от заключенных, помогавших строить МГУ и жилой дом на Котельнической набережной, не осталось горделивых рассказов о героических свершениях, а только сокрытые до поры следы выпавшего на их долю опыта.
В коллекции основанного в 2001 году Музея истории ГУЛАГа в Москве хранится накладная планка от дверного наличника из дома на Котельнической набережной. Ее сняли во время ремонта в одной из квартир и не выбросили из-за обнаруженной на внутренней стороне надписи, явно оставленной строителем-зеком:
Астахов
Иван Емельянович
Год рождения 1896
осужден по указу на 10 годов
отделывал высотный дом
Вот как мы жили
в стране[740].
Через три недели после смерти Сталина, 27 марта 1953 года, Верховный Совет СССР издал указ об амнистии. Она распространялась на заключенных, «не представляющих большой опасности для государства»[741]. За некоторыми исключениями, узники со сроком отбывания наказания менее пяти лет, беременные женщины и женщины с детьми младше десяти лет, все лица моложе восемнадцати лет, мужчины старше пятидесяти пяти и женщин старше пятидесяти лет вышли на свободу. Амнистия распространялась и на тех, кто был осужден за определенные преступления, находясь на службе в армии или на работе. Эта амнистия и еще два события, вскоре последовавшие за нею, – освобождение и оправдание в апреле врачей, арестованных по «делу врачей», и арест Берии в июне, по мнению Мириам Добсон, «говорили о настоятельной потребности в новой политической культуре, основанной на законе (а не на прихотях одного-единственного вождя) и гордости за гуманное обращение государства с гражданами»[742].
Но, хоть в первые месяцы после смерти Сталина амнистия и повлекла за собой глубокие политические, общественные и культурные перемены, в жизни многих заключенных, строивших московские небоскребы, она мало что изменила – во всяком случае сразу. В марте 1953-го работа над высотными объектами продолжалась, а амнистия грозила замедлить темпы строительства. Многие узники, строившие МГУ, освободились, но вынуждены были оставаться в Москве и работать на той же стройплощадке до завершения проекта. Оставались там и многие из тех, кому смягчили приговор. Как бы то ни было, в сентябре 1953 года университет был достроен.
К новым высотам
В июне 1952 года советская писательница Мариэтта Шагинян проехала от Киевского вокзала к Ленинским горам. Там автомобиль повернул на юг по набережной Москвы-реки, миновав большую ТЭЦ-12, а потом поднялся вверх по склону холма там, где река
