— Так вот почему ты все время терлась рядышком.
— Да, он по–прежнему для меня… хотя я понимаю, что он полное чмо. Но, у нас империя зла, полюбишь и козла. Так тогда говорили. Хотелось хоть как–нибудь участвовать в его жизни.
Лариса села в свое кресло.
— Ты не все мне рассказала.
Гапа снова налила себе и выпила залпом, закусила особо кислой долькой лимона.
— Да что тут еще рассказывать. Был момент, когда я испугалась, что ты его все–таки переделала, я имею в виду тот случай с Чапаевым. Ради меня он таким творчеством не занимался.
Лариса продолжала смотреть на нее проникающим взглядом.
— Все?
Гапа опять потянулась к бутылке. Подняла, и вдруг со стуком поставила ее на стол.
— Он сюда не придет. Сегодня уедет. С семейством, на юг.
Она подняла взгляд на часы, висевшие на стене.
— Поезд минут через тридцать. Курский вокзал. Симферополь. Я видела конверт с билетами, когда курьер принес.
Лариса резко встала, рванулась к шкафу, выдернула из него пальто и сумку. Проверила, паспорт был на месте. Быстро сбросила туфли, двумя снайперски точными движениями вставила ноги в свои полусапожки.
— Давай деньги.
Гапа с облегчением выпотрошила кошелек на стол перед нею.
— Проследи, чтобы тут убрали и закрой дверь.
— Ларочка извини, ну, сука, я сука, сама знаю!
Когда Лариса выбежала, госпожа Агапеева села и тихо, тоскливо заплакала.
Когда местные мужики ввалились в кабинет и полезли за объяснениями, что, да почему, и правда ли что… Гапа, промакивая безнадежно поплывшие глаза, прошипела.
— Пошли вы все вон, козлы!
36
— Да ты куда, дура!
Она запрыгнула, когда состав начал движение. Маленький, щуплый парень–проводник, уже опускал верхнюю ступеньку, и Лариса грузилась в вагон в борьбе с этим механизмом. Отдышалась, отряхнулась, не хватало еще явиться перед ним какой–нибудь замарашкой.
— Билет. — Попробовал проявить власть проводник.
— Мне в четвертый вагон. — Отмахнулась крупная пассажирка и углубилась в коридор. Она, на самом деле не знала, в каком вагоне прячется семейство беглого генерала. Предстояла тотальная проверка всех купе. Хорошо еще, что часть вагонов была плацкартна. Минуя в призрачном полумраке железнодорожного воздуха шевелящиеся человеческие залежи Лариса развлекала себя одной колотящейся в сознании фразой — «в зеленых плакали и пели».
Никто не плакал, и не пел. Все стелились, а потом станут есть.
И вот купе номер один. Немного помедлила, руки сковала уверенность, что «они» здесь. Надо было собраться с силами.
Ошибка, конечно. И весь вагон — пустая скорлупа. И второй, и третий, и пятый.
Вагон ресторан. Заперто. То есть как!? Лариса вспыхнула от возмущения и страха. Томиться в этом тамбуре просто так!? И неизвестно сколько! Заколотила ладонями в железную дверь.
Отворили. Даже не стала ничего объяснять, на объяснениях можно забуксовать. Просто продавила вялую оборону. «Эй!» — растеряно кричали ей вслед. Кто–то догнал, бубня про то, что они еще не работают. Не обращая на бубнеж внимания, Лариса походя мимо стойки, взяла бутылку воды, и бросила не глядя на это место какую–то денежную бумажку. В следующем лязгающем тамбуре открыла бутылку о какой–то угол, судорожно отпила сразу половину.
Вагоны один за другим продолжали ее разочаровывать. Сколько их там еще осталось, не сообразила же считать.
Белугина она увидела не в купе, а в коридоре. Узнала легко, несмотря на гражданскую одежку. Он удалялся в дальний конец вагона, помахивая пачкой сигарет.
Ну, и хорошо. Как будто ситуация специально подстраивается под ее нужды. Разговор без лишних глаз. Чисто мужской разговор.
Но, минуя семейное купе Белугиных, она вдруг вцепилась в поручень и, качнувшись, плечом выбила железку с занавеской. Внутренность купе мощно притягивала ее любопытство. Она смотрела туда, настолько неотрывно, что даже не могла никак вставить на место железку. Так и бросила. Встала в дверном проеме, кажется улыбаясь.
— Здравствуйте.
Они были вдвоем.
Мальчик лет восьми, коротко стриженный, с круглым, растерянным лицом, во рту виднелась проволока для выравнивания зубов. Руки он как отличник держал на коленях, как будто готовый, сколько надо ждать, когда с зубами все будет в порядке.
А главное — рядом, у столика сидела его мамочка. Маленькая, худая, руки у нее по локоть были в домашней матерчатой сумке, отчего в позе было много покорности. Сказать некрасивая, это подарить комплиментом. Неопределенного цвета небольшие глаза, на щеках проступившие сеточки мелких сосудов, пегие волосы насильственно зачесаны назад, и там скручены в тощий пучок. Губы большого, лягушачьего рта всегда наготове расплыться в виноватой улыбке.
— Здравствуйте, где тут свободное место?
Они не ответили, Лариса вошла и шикарно уселась напротив.
— Тебя как зовут?
— Вова. — Неуверенно произнес мальчик и покосился на мать, спрашивая — может, лучше помолчать? Та никак не ответила, она даже не знала — продолжать ей начатое, вынимание из сумки путевых припасов или нет. Появление спутницы явно не входило в ее ожидания, и она еще не поняла, как к этому относиться.
Лариса обежала быстрым взглядом купе.
— О, вы наверно надолго на юг, сколько вещей. Не бойтесь, я путешествую налегке. Так по жизни у меня все время. Думаешь, багаж, а выясняется, что балласт. Вы в отпуск, да?
— Мы с папой. — Сказал Вова.
— А где же он?
— Папа курит. — Опять сказал Вова.
— А вы по путевке, или дикарем?
— Мы в санаторий, в Партенит.
— Ой, я вас понимаю, с возрастом хочется комфорта. Я вообще, очень люблю природу, но предпочитаю, чтобы на горизонте все время маячил официант.
— Официант в ресторане. — Заметил Вова. Внезапная тетя перестала его смущать.
— Вот папа. — Сказал он. Белугин появился в дверях. Замер. Несколько секунд просто молчал. Молча же вошел, и сел на диван рядом с сыном. Получилось очень выразительно: семейство Белугиных на одной стороне, а Лариса на другой. Супруга, обретя способность двигаться при появлении своего генерала, достала руки из сумки. В руках была курица, завернутая в фольгу. Курицу она положила на столик.
Уже четверо, против одной! Ну, ладно, воинственно и весело подумала Лариса. Но мелковаты. Жена так и просто клуша, родная сестра той жареной тушки, что закуталась в фольгу. Муженек без фуражки, в умилительно домашнем тренировочном костюме выглядел еще жалобней жены. Господи, да где глазки мои зеленые были?! Как я высмотрела в этом тихом пенсионере надежду нации?!
— А хотите, я угадаю, кем вы работаете?
— Папа… — Начал было Вова, но указательный палец незнакомой тети остановил его.
— Иначе, не интересно. Вы явно работаете по снабжению. Может быть, директор небольшого магазина стройматериалов, правда?
Вова покосился сначала на отца, потом на мать — чего они молчат?
— Ну, как водится, в торговом деле, усушка, утруска, или как там у вас это сейчас называется, отсюда и копейка капает, да? А может, не исключено, что вы прораб, или как это — подрядчик. Ремонт квартир, нет? Но, как бы там ни было, по вашему лицу видно, что человек вы не простой. В том смысле, что простого материального достатка вам маловато. Хочется чего–нибудь для души. Политикой интересуетесь?
— Папа…
— Я сама Вова, сама. Вы, наверно, патриот. Даже, наверняка. Газету «Завтра» почитываете, угадала? Ненавидите воров, что грабят страну. И готовы на многое, чтобы дать им по рукам. А может, и по голове. Вы птица полета не низкого. Вы…
— Папа — генерал! — Наконец прорвался сквозь запреты Вова.
— Правда?! — Преувеличено восхитилась Лариса.
— Генерал–лейтенант! — Гордо покосился на родителя сын.
— Ах, какая я дура, извините! Это конечно… просто мне показалось, что в вас что–то есть от подрядчика, какая–то такая черта, но я рада, что обманулась. Хотя и меня можно понять, а значит и простить. Генералы они все же другие. Генерал — это звучит гордо. Это ум, честь, лихость и надежда нашей эпохи. Если не генералы, то кто же?! Ты меня понимаешь, Вова?
— Нет.
— Вы не обижайтесь на меня, товарищ генерал. Я офицерская дочь, и я себе нафантазировала, мне казалось, что…
В дверь сунулась небритая физиономия.
— Ну, вот вы где, мадам. Нельзя же так бегать.
Не очень чистая рука протянула Ларисе стопочку мелких банкнот.
— Сдача, за воду. Не раскидывайтесь денежками, девушка, не каждый станет вот так за вами бегать.
— Это официант. — Сказал Вова.
— Саша. — Генеральша смотрела на мужа. Лягушачий рот жалко улыбался, а на нижних веках висело по огромной слезе.
— Не надо плакать, — широко улыбнулась ей Лариса, — ну и пусть не слишком похож не генерала, зато никто не польстится, так при вашей юбке и будет сидеть.
