А на черном рынке их можно было обменять на домашние… если удастся пронести с работы, или даже на движения для отдыха — они ценились выше и стоили дороже.
Куда шли его рабочие движения с черного рынка, Салливан не интересовался. Поговаривали, будто их используют повстанцы для производства своих штучек… Но, в конце концов, на это есть полиция, а если добропорядочный гражданин, повысив производительность собственного труда, и сэкономит несколько рабочих движений, в этом нет ничего страшного, на взгляд Салливана.
Ведь придумали же нож с несколькими лезвиями, позволяющими разрезать котлету сразу на несколько кусков…
«Аристократы, говорят, позволяют себе отрезать от бифштекса маленькие кусочки», — подумал Салливан.
Хмель еще не прошел, поэтому Салливана время от времени охватывало благодушное настроение. А до полуночи оставалось всего несколько минут.
Салливан задергался, пытаясь хоть как-то передвинуться к калитке.
Рассказывал же этот старый черт! — вспомнил он. — Наблюдая, как кантуют высокий шкаф, он будто бы открыл способ самокантовки. Никем не запатентованный и потому нерегламентируемый! Используя его, если движения кончаются и ты застываешь в неподвижности, можно, раскачавшись внутри себя, попеременно наклоняться то в одну, то в другую сторону и таким образом передвигаться, пусть и медленно…
Вдали послышался шум полицейской машины. Салливан задергался из стороны в сторону, чуть не упал и вдруг неожиданно для себя прыгнул. Но не по направлению к калитке, а чуть в сторону.
«Тьфу! Да чего я мучаюсь-то! У меня же осталось несколько прыжков на двух ногах!»
Салливан совсем позабыл о такой экзотике: купил когда-то по случаю для пикника. А теперь, смотри, пригодились! Сколько же их осталось-то?
Салливан прыгнул еще пару раз и вновь застыл.
«Всего три! — Салливан чуть не застонал от досады. — Ну что стоило прикупить еще пару!»
В начале улицы засветились автомобильные фары: полиция въехала в их квартал.
«Все, пропал! — пронеслось в голове Салливана. — Теперь, теперь… Если бы я умел кувыркаться!» Правда, на асфальте проделывать такие трюки было рискованно, того и гляди расшибешься, но при определенном навыке хороший кувырок мог бы его спасти. А если научиться катиться через голову, не останавливаясь, то…
Регламент на качения пока не установили, и ими можно было пользоваться беспрепятственно.
Фары полицейского автомобиля замерли за несколько домов от дома Салливана. Хлопнула дверца.
«Должно быть, схватили и грузят какого-то несчастного! Скоро и моя очередь… Ах, если бы я мог катиться! Стоп! Но ведь катиться можно не только вперед через голову, но и боком! Ура!»
Салливан упал на бок, слегка ударившись коленом и чуть больнее — локтем, и принялся перекатываться к калитке, глядя на приближающиеся автомобильные фары.
Ф-фух! Успел! Машина едва подъехала к соседнему дому, как Салливан вкатился в калитку, подогнув ноги — вот и потребовались те несколько движений, которые он прихватил на работе, удачно спрятал и теперь принес домой, не соблазнившись обменять их еще на одну кружку пива.
«Тогда бы уж точно — конец», — подумал Салливан, захлопывая ногами калитку.
Все! Теперь он в безопасности. Или почти в безопасности, оставалось еще преодолеть расстояние от калитки до дома, но в окно уже выглядывала жена. Лицо ее выглядело озабоченным.
«Главное — не ползти!» — подумал Салливан. Переползание полицейские могли расценить как маневр злоумышленника, счесть его, Салливана, грабителем, пробирающимся в чужой дом, и открыть огонь без предупреждения! А этого бы Салливану не хотелось.
Ну ладно, в случае чего жена подтвердит, что он — ее муж. Если успеет.
Салливан знал: жена также израсходовала месячный лимит движений вне дома и потому не могла прийти ему на помощь — он доберется и сам.
Ничего, что полицейская машина остановилась у его калитки — частная собственность неприкосновенна, офицер не имеет права войти. Пусть смотрит, пусть кусает локти.
Он даже не сможет поставить Салливана на учет — сегодня последний день месяца! А завтра отсчет лимитов начнется с нуля.
Перекатываясь по-прежнему, Салливан добрался до крыльца и вскарабкался на ступеньку. Недовольно хлопнула дверца отъезжающего автомобиля.
«Надо будет и эту ступеньку убрать, — мысленно сказал себе Салливан, — сделать пологий пандус от самой калитки. Но это потом…»
Жена открыла дверь, Салливан вкатился в дом и поднялся.
Ноги дрожали. Жена подала комплект домашних движений. Они обнялись.
— Сейчас пойду в душ… — прошептал Салливан.
— Я приготовила ужин, — тихо отозвалась жена.
— Ты у меня молодец, — похвалил Салливан.
— У нас осталось в запасе несколько фрикций, — краснея, робко сообщила жена, — я сэкономила… Может быть, устроим небольшую оргию?
И они устроили оргию.
Крупный план
Андрей Синицын
Четвероногие страдания
Евгений ЛУКИН. «ЧУШЬ СОБАЧЬЯ». «АСТ».
Принадлежность к фантастическому цеху дает нам основание перенестись в альтернативное будущее лет эдак на двадцать — тридцать и поприсутствовать на вступительных экзаменах, например, в Баклужинский литературно-языковой университет (БЛЯУ). Основным направлением деятельности этого учебного заведения является изучение омертвевшего языка — русского литературного — и всевозможное внедрение его в русский матерный, повсеместно заменивший русский разговорный на территориях Баклужино, Лыцка и Суслова. При сумасшедшем конкурсе — один человек на сто двадцать мест — упомянутый вуз давно бы закрылся, но тогда пришлось бы отказаться от гранта, ежедневно получаемого от султана Брунея Романа Абрамовича.
Заглянем через плечо единственному абитуриенту, зачем-то старательно корпящему над сочинением, пока его сверстники занимаются разграблением местного краеведческого музея, оставшегося бесхозным после окончания бомбардировок Лыцка авиацией Шестого флота США.
«Сравнительная характеристика Холстомера из одноименной повести Л.Толстого и Ратмира из повести «Чушь собачья» Е.Лукина.
По свидетельству мемуаристов, крупнейший знаток творчества Е.Лукина А.Казанцев утверждал в письме М.Суслову: «Вы делаете ошибку, противопоставляя Толстого Лукину. Неверно. Они, как самые высокие башни одного и того же величественного здания. В них лучшее, что есть в русском языке». Однако главные герои этих писателей — Холстомер и Ратмир — различаются между собой, и различия эти не только внешние, не только различия характеров и обстоятельств, они кроются в замысле авторов, в глубинной концепции произведений.
Но прежде чем сравнивать идейное значение их образов и авторские позиции, сравним обстоятельства и сюжетные детали, связанные с этими героями. Холстомер гораздо старше своего визави: повесть, посвященная его жизни, впервые увидела свет в 1864 году, тогда как Ратмир явился читателям в 2003-м. Кроме того, Холстомер — всего лишь пегий мерин, настоящее имя которого, согласно родословной — Мужик 1-й. Он — банальный натурал, хотя и проявляющий «склонность к серьезности и глубокомыслию». Ратмир же — пес породы боксер, член Гильдии служебных псов (согласно аттестату — последний представитель древнего рода князей Атукаевых). Он не был натуральным киноидом, а лишь полностью перевоплощался в такового в рабочее время. В остальные часы Ратмир Петрович поднимался с четверенек, снимал намордник и налапники, одевался и превращался в того, кем был изначально, — в человека.
По своему социальному статусу Ратмир и Холстомер, конечно, чрезвычайно разнятся. Конь у Л.Толстого — всего лишь средство передвижения. Пес у Е.Лукина — дефицитная и высокооплачиваемая должность, требующая, между прочим, наличия диплома о высшем образовании. Ратмир — лицо фирмы «Киник», где он служит. От уровня его профессионализма зависит престиж учреждения.
Казалось бы, что может быть общего у таких непохожих существ? Да практически ничего! Но, на свою беду, Ратмир «слишком профессионально» работал: на Первом Всесусловском конкурсе «Кинокефал» он даже был удостоен почетного третьего места. Перевоплощение было настолько полным, что наряду с Холстомером Ратмир начал как бы со стороны наблюдать за поведением «той странной породы животных», которых называют людьми. Наблюдения эти приводят как пегого мерина, так и боксера-медалиста к общей мысли: люди «стремятся в жизни не к тому, чтобы делать то, что они считают хорошим, а к тому, чтобы назвать как можно больше вещей своими».
Это, в первую очередь, относится к хозяевам наших героев — Никите Серпуховскому, князю, владельцу Холстомера, и Рогдаю Сергеевичу, директору фирмы «Киник». На беззаветную преданность своих подопечных — «хозяина надо любить до самозабвения, до утраты инстинктов» — они отвечают лишь потребительским отношением и равнодушием. В результате Холстомер признает, что все его беды происходят оттого, что люди вообразили, будто он принадлежит не Богу, а конюшему. Близок к этому же выводу и Ратмир, внимательно прислушивающийся к словам заезжего монаха-доминиканца: «Даже встав с четверенек, не забывайте о том, что у вас есть Хозяин».
