— В общем, обстановка накаляется…
— Совершенно верно. Четыре дня назад китайские представители выезжали на границу, обследовали, насколько она надежна. Это тоже показательная штука. И еще. По моим сведениям, атаман ищет подходы к опиуму, хранящемуся у нас на складах и Джаркенте…
— Такие сведения привез и Еремеев.
— Верно. Это свидетельствует о том, что никаких особых денег атаман не имеет и помощи ни от кого, кроме как от генерала Багича, не ждет. А деньги и помощь ему ой как нужны.
Чанышев согласно качнул головой.
— В общем, понятно одно: надо ускорять ликвидацию атамана. Не будет Дутова — не будет и этой головной боли. — Касымхан побарабанил пальцами по столу.
— Молодец, товарищ Чанышев! — громко воскликнул начальник регистрационного пункта. — За что я тебя люблю, знаешь? За сообразительность.
Чанышев потрогал усы и ничего не сказал Давыдову. Конечно, ускорить ликвидацию атамана нужно, но и торопиться тоже нельзя, — операция может сорваться. Тогда ни Чанышеву, ни Давыдову голов не сносить.
На улице стоял ноябрь. Холодный ноябрь двадцатого года.
Через несколько дней в кабинет Чанышева в Джаркенте постучался красноармеец в обмотках, с самодельными костылями, — судя по всему, он только что выписался из госпиталя. Войдя в кабинет, красноармеец оглянулся подозрительно, словно бы проверял, есть у здешних стен уши или нет, и сказал:
— Я от Александра Ильича.
Чанышев оценивающе оглядел красноармейца:
— Письмо есть?
— Есть.
— Давай сюда, — протянул руку Чанышев.
Красноармеец полез за пазуху… Письмо действительно было от атамана, написано его рукой, — Дутов просил пристроить своего агента по фамилии Нехорошко куда-нибудь в советское учреждение на неприметную должность. На следующий день в милиции появился новый писарь. По фамилии Нехорошко. У Чанышева теперь работали уже два агента атамана — Еремеев и Нехорошко.
Проезжая по крепости на экипаже, Дутов неожиданно заметил плечистого господина, с откровенным любопытством разглядывавшего его.
Наряжен господин был так, как никто в крепости, наверное, не наряжался: в старую генеральскую шинель с красными отворотами и споротыми погонами. Давно не стиранный клетчатый шарф не скрывал шею, покрытую синеватой куриной кожей.
На ногах незнакомца красовались роскошные отлитые из чистой гутапперчи, американские галоши яркого оранжевого цвета, кое-где испачканные грязью. На голове вороньим гнездом торчала нахлобученная по самые уши старая шляпа, украшенная дыркой. И если лицо этого диковинного господина мало о чем говорило Дутову, то галоши, похожие на гусиные лапы, мигом вернули его в прошлое, в Оренбург пятнадцатого года и в Петроград семнадцатого, напомнив об одном из борцов, на чьем поединке Дутов когда-то присутствовал.
— Святой отец, — атаман толкнул локтем сидевшего рядом отца Иону, — того казаки стали звать совсем не по праву «святым отцом», но Иона против этого не возражал, — а, святой отец!
Отец Иона, клевавший носом после бессонной ночи, — пришлось выяснять у одного казака, где тот взял красные листовки, отпечатанные в городе Верном, — дернулся, вскинул голову и обвел мутными глазами пространство.
— Я весь внимание, Александр Ильич, — слазал он.
— Глянь-ка на это чучело, — попросил Дутов.
— Какое чучело?
— Вон, у хлебной лавки стоит.
Отец Иона оценивающим взглядом окинул бывшего борца.
— Ну?
— Лазутчик ведь. Присмотри за ним!
Лицо у отца Ионы дрогнуло, смуглые полные щеки посветлели, веки опустились на глаза. Впрочем, сквозь реденькие, кокетливыми запятушками загнутые ресницы пробивался наружу острый колючий свет, — несмотря на внешнюю сонливость, отец Иона всегда находился начеку, все видел и все слышал.
— Угу, — произнес он едва различимо, в себя.
Вечером бывшего борца пытали, стараясь выяснить, какое же задание он получил от красных комиссаров, что ему надо в Суйдуне. Но борец молчал. Он и сам не знал, если откровенно, что ему надо в крепости. Забрел он сюда в основном ради любопытства, красных комиссаров в глаза не видел, хотя слышал про их кожаные тужурки, да про маузеры, но это совершенно не имело отношения к нему, к борцовскому ковру и к цирку. Отец Иона внушал тихим ласковым голосом:
— Ты должен уразуметь, что я с тебя шкуру сниму с живого, но правды добьюсь… Говори, что тебе наказали красные комиссары?
Борец с трудом шевелил челюстью, слизывал языком кровь с губ и отрицательно качал головой:
— Я не знаю никаких комиссаров… Поверьте мне! Честное слово!
— Зачем ты сюда приехал? Что тебе надо в Суйдуне?
— Цирк… — борца трепала одышка, внутри сидела боль, скручивала его в веревку, ему хотелось сейчас одного: заползти в угол этого темного вонючего помещения и затихнуть там. — Цирк… — горло, грудную клетку ему здорово трепал кашель, борец гхакал так, что у него чуть зубы не вылетали.
— Цирка нам только не хватало, — отец Иона поморщился, — ко всем нашим бедам и заботам… Пхе! — Он повернулся к угрюмому звероватому казаку с плоским лицом и блестящими глазами. — Выдерни-ка ему пару ногтей на правой руке…
Борец ничего не мог сказать, потому что приехал организовать в Суйдуне гастроли передвижного цирка, отец Иона по воле атамана загубил невинную душу. Утром часовые нашли за крепостной стеной, в сточной канаве окоченевший громоздкий труп с босыми грязными ногами. Роскошные галоши борца приглянулись одному из «аборигенов», и тот поспешил присвоить их себе. Похоронили его, как «неизвестное лицо», установив на могиле фанерку с соответственной надписью, фанерку кто-то вскоре украл, еще через месяц могила сровнялась с землей, и ничто уже не свидетельствовало о том, что тут похоронен человек.
Дутов продолжал готовить переворот в России и прежде всего — в Семиречье — с утра находился на ногах, стремительно перемещался по крепости в сопровождении конвоя, пугая здешних собак и кур. Обстоятельства, однако, складывались совсем не так, как ему хотелось.
Давыдов вызвал к себе Чанышева, поставил перед ним стакан горячего чая, в блюдце крутой горкой насыпал черного, антрацитово поблескивающего изюма — это был особый сорт, сладкий, как сахар, без косточек — сабза. Давыдов пил с сабзой чай, как с сахаром, щурился и причмокивал от удовольствия, стирая широкой ладонью пот со лба: «Хар-рошо!»
— Садись! — пригласил он Чанышева к столу. — Чай настоящий — товарищи из Индии привезли. Изюм — «цыганский», его не только люди обожают — даже лошади, — он зачерпнул щепоть сабзы и отправил в рот. — Вот что, товарищ Касымхан… Пора снова собираться в Китай, к Дутову.
Чанышев сделал один глоток, сладко почмокал губами:
— Курьеры ездят постоянно.
— Курьеры — не то, — сказал Давыдов. — Курьеров надо проверять. В общем, наступила пора очередной проверки. Дутов хорохорится, печатает статейки, хвалится, что денег у него куры не клюют: и Врангель ему подкинул, и французы в торжественной обстановке вручили, и англичане облагодетельствовали… Словом, атаман все больше и больше становится бельмом на глазу. Чем раньше мы его ликвидируем — тем лучше. Как идет подготовка?
— Идет, — уклончиво ответил Чанышев, — как только все будет готово — доложу.
— Имей в виду, Касымхан, чем раньше это произойдет — тем лучше. Да ты и сам так считаешь… В общем, доверие тебе, Касымхан, полное, поэтому и к сведениям, которые ты привезешь из Суйдуна, отношение будет такое же. По ним и будем принимать решение.
— Я вас понял.
— Раз понял — тогда вперед!
Чай допили в молчании. Пустой стакан Чанышев отставил в сторону, поднялся, щелкнул каблуками и произнес буднично словно бухгалтер из артели, занятый сбором рогов и копыт:
— Я пошел.
— Валяй! — продолжая пребывать в глубине своих мыслей, разрешил Давыдов.
Мысли его мучили, что называется, трудные, пробраться через их хитросплетения было непросто. Давыдов Чанышеву доверял, но, с другой стороны, не забывал и о пословице, рожденной, вполне возможно, революционными годами, «Доверяй, но проверяй».
Напрасно ожидал отец Иона трех своих агентов, которых он отправил в погоню за калмыком, — агенты в Суйдун так и не вернулись.
— Неужто красные их прихлопнули? — озадаченно скреб бороду отец Иона. — Как мух — березовой веткой? Не может этого быть! Мужики ведь были опытные.
Он поймал себя на мысли о том, что размышляет об агентах в прошедшем времени, будто их уже нет в живых, недовольно поморщился, скорбно вздохнул. Чтобы понять, что произошло, надо было копнуть приятелей калмыка, оставшихся здесь, в Суйдуне, наверняка, наведут на какой-нибудь след. Таких было трое, все — Георгиевские кавалеры: Еремеев, Кривоносов и Удалов.
Расспросить Еремеева не было возможности: его атаман лично послал в Совдепию присматривать за обстановкой и разным непутевым народом. Урядник Еремеев уже больше месяца находился в Джаркенте — сумел там устроиться на работу и время от времени присылал в крепость донесения с разными второстепенными сведениями. Отец Иона все, о чем сообщал урядник, знал и без донесений, из других источников, но тем не менее одобрял работу Еремеева в Совдепии, и прежде всего потому, что так повелел Дутов…
