Я стала осторожно разворачивать записку, стараясь разобраться с собственными чувствами. После двух дней гробового молчания, долгих двух дней эпистолярного затишья, я не могла представить себе, о чем пойдет речь, и еще меньше предвидела свою реакцию. Останусь ли я равнодушна? Или, наоборот, начну кипеть от страсти, как некоторое время назад на совещании в присутствии Луи? Станет ли автор письма терзать меня, пересказывая во всех подробностях вчерашний вечер, когда я ему практически отдалась на красном плюшевом диване?
Неожиданно комочек шерсти пронесся у меня перед носом как пуля, вырвав из рук листок. Это Фелисите носилась из угла в угол по комнате. С тех пор как я привезла ее сюда, она поочередно то хандрила, свернувшись калачиком в платяном шкафу на стопке моих пушистых мягких свитеров, то затевала шумные игры с мопсами Дэвида, Синусом и Косинусом, бегая сломя голову за ними или от них, отрываясь по полной. Ко всеобщему удовольствию, для игр они выбрали нашу спальню и носились там как угорелые, не обращая ни на кого внимания.
Задумав сбить со следа собак, кошка вскочила на подоконник, понимая, что ее здесь не догнать. Я хотела прикрыть окно, но Фелисите успела выскочить. Я увидела только ее хвост – кошка, совершив затяжной прыжок, перескочила на стену, отделяющую наш сад от владений мадемуазель Марс. Жалобное мяуканье, донесшееся до моих ушей, свидетельствовало, что бедняжка оказалась с той стороны стены, откуда выбраться самостоятельно уже была не в состоянии.
Спустя несколько минут я уже стояла у ворот особняка № 1 по улице Тур-де-Дам и звонила в домофон. Над воротами, выкрашенными в синий цвет, сохранилась старинная эмалированная табличка овальной формы:
Бюро путешествий для молодежи
Я долго трезвонила, пока наконец калитку не приоткрыл странный мужчина в рабочем комбинезоне, без тени вежливого участия на лице. Он явно был недоволен, видимо, я пришла не ко времени. Абсолютно лысый, крепкого телосложения, с челюстью вполлица, он походил на бейсболиста шестидесятых годов. Мужчина окинул меня холодным взглядом с ног до головы, даже не задержав внимание на груди, которая, между прочим, вздымалась от возбуждения.
– В чем дело?
– Здравствуйте, – запинаясь, пролепетала я. – Я ваша соседка из дома № 3. Мой кот запрыгнул в ваш сад.
– Хм… Ну и что?
– По-видимому, она не может сама выбраться с той стороны. Она до сих пор не вернулась.
«Мой кот», а потом «она» – смешно, но что делать? Я не решалась произносить «моя киска» на людях, тем более перед таким грубоватым незнакомцем. Мне почему-то было неловко. Я предпочитала допустить грамматическую оплошность, которая, впрочем, никогда и никого не вводила в заблуждение.
– Вы уверены?
– Да, я видела, как она прыгнула.
– О’кей, – пробурчал мужчина. – Сейчас посмотрю.
Я сделала шаг вперед, пытаясь вслед за ним пройти на территорию владения, но он закрыл калитку перед моим носом, ясно дав понять, что не собирается пускать меня внутрь.
Стоя перед калиткой, я уловила шум то ли стройки, то ли ремонта. Прошло, как мне показалось, достаточно времени, чтобы я могла прислушаться к тому, что там происходит. Наконец, мужчина вернулся, держа беглянку за шкирку, как кошка держит котят, когда переносит их с места на место.
– Это ваш? – спросил он, даже не пытаясь притвориться любезным.
– Да… огромное вам спасибо.
Как только я взяла Фелисите на руки, синяя калитка захлопнулась опять, ни тебе «пожалуйста», ни «до свидания». Как сказала бы Соня в таком случае: «не мужлан, но похож».
Когда я вернулась в спальню, записка лежала там же, где я ее уронила, когда эти трое затеяли возню между собой. Теперь-то уж я могла спокойно изучить ее содержание.
Что это? Дурная шутка? Или забывчивость? Как иначе объяснить то, что страница оказалась совершенно пуста? Я присела на краешек кровати, в задумчивости вглядываясь в глубину сада, где мопсы и Фелисите опять принялись резвиться от души. Очень скоро я поняла скрытый смысл бессодержательного послания. Раз мне доставили листок без текста, значит, предлагали сочинить его самой. Все эти похабные записочки, настырно обследующие закоулки моего либидо, имели одну лишь цель: заставить меня потянуться к перу и излить на бумаге суть своих вожделений.
Попискивание мобильника прервало ход моих мыслей. Пока я беседовала с супергалантным соседом по поводу освобождения Фелисите из плена, мама оставила мне сообщение. Вот такое очень длинное письмо:
Здравствуй, дорогая. Это мама. Надеюсь, что твой первый день на новой работе прошел хорошо. Впрочем, милая Эль, я и так была в этом уверена.
Да, это – мама, с ее бесконечной верой в меня.
У меня все нормально, но не слишком. Я все думаю об этом путешествии в США: а есть ли смысл? И потом, знаешь ли, мадам Чаппиус мне сказала, что Макс Фурестье входит в пятерку лучших больниц в нашем округе. Она прочитала об этом в своем журнале… В пятерку лучших! Это ведь не так плохо, правда? Там, за океаном, что они могут сделать лучше или больше для меня, чем здесь, у нас?
Ах, мама! Ох уж эта ее невыносимая соседка с пагубной привычкой смотреть на все сквозь призму своих малюсеньких очков, висящих на кончике носа. И все из-за невежества и скудости ума, а не от скромности или смирения. Разве моя мать не заслуживает большего?
Ах, вот еще что случилось сегодня хорошего: твой Дэвид опять меня балует. На этот раз – миндальное печенье и великолепные пионы. Так мило! Но скажи ему, чтобы он перестал, дорогая! Мне просто некуда ставить его подарки…
Мод, дорогая мама, она готова поверить в любую сказку, лишь бы я была в ней главной героиней!
Ну ладно, все! Я тебя крепко целую. И не звони мне сегодня. Я уверена, у тебя вечером будут дела поинтереснее.
Мне не хватало мужества, но я все-таки заставила себя. Пришлось несколько раз заново набирать номер, так как линия была занята, но, в конце концов, мама сняла трубку. Еще ни одного дня не проходило, чтобы я не позвонила ей. Так было принято до того, как она заболела, и тем более превратилось в своего рода ритуал уже после. Каждый день почти в одно время, где-то во второй половине дня, я набирала номер, выслушивала ее жалобы на Лору Чаппиус, а иногда посмеивалась над ее странностями. Мы рассказывали друг другу какие-то банальные вещи, вроде ничего особенного, но нам от этого становилось хорошо.
Прошел час. Облака за окном приобрели оранжевый оттенок. Я услыхала внизу, в прихожей, странный шум, не имеющий ничего общего с возней, которую иногда устраивали четвероногие обитатели дома. Арман, когда занимался хозяйством, делал все тихо, если не сказать украдкой, так что источником этой шумихи мог быть только один человек.
