Якушкин спокойно наблюдал за тем, как Воронцов перебирает немудреное содержимое его карманов.
— И не стыдно вашим людям так старого человека обижать! — сказал он, когда осмотр закончился и, по всей видимости, не дал Воронцову ничего существенного. — Ну зачем вам все это? Неужели уж я не могу иметь в кармане носовой платок и ключи от квартиры?
— Конечно, можете, — согласился Воронцов.
— Так верните мне все это!
— Подождите, подождите, не сейчас… — Воронцов отодвинул вещи на край стола. — Скажите, Якушкин, — неожиданно спросил он, — где вы жили до войны?
Якушкин несколько растерялся:
— Я?.. До сорокового года я жил в Западной Белоруссии, в городе Лида.
— Так… А потом? Как вы оказались в этом городе?
Якушкин подался вперед и горячо заговорил:
— Видите ли, при Пилсудском я очень нуждался. Много лет голодал. Когда стало возможно вернуться в Россию, я, одинокий старый человек, решил поехать в один из маленьких степных городков, где много вишен, приволье, покой, и дожить здесь свои последние дни…
— Хорошо, — сказал Воронцов. — Складно у вас получилось, даже как-то поэтично… — Он оперся локтями о стол и подался грудью вперед. — А вот скажите, Якушкин, как к вам попали картины? Где вы их нашли?
Якушкин удивленно пожал плечами:
— Все искали, и я искал… Только, очевидно, я искал более удачливо, чем другие… А нашел я их в подвале гестапо — под нарами… Меня туда ребята из детского дома затащили показать стену с надписями погибших. Вот я случайно и обнаружил…
Воронцов взглянул на Стремянного и усмехнулся краешком губ, как бы призывая внимательно следить за ходом допроса. Стремянной все это время внимательно наблюдал за Якушкиным и заметил, что за его внешним спокойствием кроется настороженность.
— Значит, все искали, и вы искали, — сказал Воронцов. — Хорошо. — Он вдруг встал и, обойдя вокруг стола, сел напротив Якушкина. — А если я вам скажу, что картины вы взяли не в подвале гестапо, а в элеваторе?.. В тот самый вечер, когда там были ребята из детского дома, вы тоже побывали в этом подвале и забрали картины, которые из машины перетащил туда Курт Мейер. Это было самое ценное из того, что он, раненный, мог унести с собой. Что бы вы на это ответили?
Якушкин пожал плечами:
— Это уж вы совсем зря! Ни в каком элеваторе я не был… Правда, я встретил на дороге ребят, они мне рассказали о своем походе, но я не был… И зачем мне туда идти?..
— Мы не дети, — строго сказал Воронцов. — В ту же ночь вы перенесли картины в одно укромное место, а затем решили их найти… Сделать подарок советской власти!.. И могу вам сказать точно: до последнего дня их не было в подвале гестапо…
— Ну, а где они были раньше, мне неизвестно, — сказал Якушкин. — Где я их нашел, там и нашел.
Воронцов опять подался вперед:
— Хорошо. А зачем вы, Якушкин, соскребли под нарами имя предателя? Помните, там написано «Опасайтесь»… Это слово вы оставили, а вот имя стерли…
— Я ничего не стирал… Ничего не знаю… Какая надпись?.. Какое имя?..
Воронцов придвинул к себе газету с вещами и вытащил из нее нож со сломанным лезвием.
— Где вы сломали этот нож, Якушкин?
— Уже не помню. — Фотограф наморщил лоб. — Как-то однажды неудачно открывал консервную банку…
Воронцов встал, вернулся на свое место, вытащил из ящика стола маленький сверточек и развернул его. Якушкин, вытянув шею, следил за тем, что делает майор, заглядывая в развернутый пакетик, но, должно быть, ничего не видел. Стремянной встал и подошел поближе. На бумаге лежал крохотный кусочек железа.
— Смотрите сюда, Якушкин! — Воронцов приложил сломанное лезвие к кусочку металла: сразу стало ясно, что это кончик лезвия. — Вы очень торопились и сломали нож. И вот вам недостающая часть… Она была найдена под нарами. Что вы на это скажете?
Якушкин нервно потер ладонями колени.
— Ничего не скажу, — резко бросил он и вдруг глубоко закашлялся. — Дайте… дайте мой платок.
— Возьмите. — Воронцов вынул из кармана свой и протянул Якушкину. — Он совершенно чистый, только что из чемодана.
Но Якушкин уже перестал кашлять и с замкнутым лицом, исподлобья наблюдал за Воронцовым.
— Товарищ Стремянной, подойдите-ка поближе, — сказал Воронцов, снова разглядывавший в это время вещи фотографа. — Вот интересное открытие… Смотрите.
Воронцов разостлал перед собой старый платок Якушкина и кончиком лезвия безопасной бритвы, которое он хранил между листками своей записной книжки, осторожно отрезал один из уголков платка… Тотчас же из широкого рубчика на стол выпала маленькая черная пилюля.
— Яд, — сказал Воронцов. — Стоит раздавить сквозь платок зубами пилюлю — мгновенная смерть! — Он закатал пилюлю в кусочек бумаги и спрятал в спичечную коробку. — Ну, Якушкин, теперь вы будете говорить?
Не поворачивая головы, Якушкин краем глаза посмотрел на Воронцова. Он как-то сгорбился и, казалось, еще больше постарел, голова глубоко ушла в плечи.
— Говорите же. Я слушаю, — спокойно сказал Воронцов.
— Да, действительно, я был связан с гестапо, — глухо проговорил Якушкин. — Но только как фотограф… Они не давали мне покоя… Когда я отказывался снимать расстрелы советских людей, они грозили мне смертью… Из-за этого в городе некоторые стали считать меня предателем! Я мучительно переживал это, но не мог вырваться из-под власти гестапо… Но вот пришли вы, и я решил, что этот кошмар окончен навсегда. Поэтому так активно стал вам помогать… Да, я старался завоевать доверие, мне казалось, что, разоблачая врагов, я хоть в малой степени этого добьюсь… Да, я стер имя предателя под нарами… Это было мое имя…
— Это все, что вы имеете сказать? — спросил Воронцов.
— Все, — ответил Якушкин.
— Все до конца? — переспросил Воронцов, акцентируя на последнем слове.
— Все до конца. Да, вот что касается яда… Мне его подарил Курт Мейер из жалости, на случай, если партизаны схватят меня как предателя и я не смогу доказать свою невиновность.
— И пять минут назад вам показалось, что вы этого не сможете сделать?
Якушкин испуганно поднял руку?
— Нет, нет, что вы!
— Однако вы просили у меня платок… Ну хорошо, хорошо, — словно поверив ему, сказал Воронцов. — Объяснения, которые вы мне дали, логичны…
Якушкин с облегчением откинулся на спинку стула. Тыльной стороной ладони он отер со лба пот.
Стремянной с любопытством смотрел на этого человека.
«Вот и открылось второе дно», — подумал он и невольно взглянул на Воронцова.
Воронцов, перегнувшись через стол, смотрел на Якушкина. И во взгляде его было что-то такое пристальное, напряженное, острое, что Стремянной, поймав этот взгляд, спросил про себя: «Почему он так смотрит? Неужели тут есть и третье дно?»
В эту минуту Воронцов поднялся со своего места и коротким движением руки бросил перед Якушкиным какую-то монету, вернее неправильно обрубленный кусок медной пятикопеечной монеты, вынутой из свертка.
Увидев монету, Якушкин отшатнулся. Кровь отлила от его раскрасневшегося, потного лица.
— Ну что ж, Якушкин, кончайте свою игру, — негромко сказал Воронцов, — человек, у которого другая половина монеты, — в соседней комнате. Очную ставку хотите?
— Нет, не надо. — Якушкин обнажил свои желтые зубы. Можно было подумать, что он готов вцепиться в горло Воронцову.
— Товарищ Стремянной, — сказал Воронцов, — разрешите вам представить: перед вами агент гестапо Т-А-87!
Якушкин рванулся с места и тут же бессильно привалился к краю стола. «Вот и третье дно открыто», — подумал Стремянной.
А Воронцов между тем поднялся с места и, заложив руки в карманы, остановился перед Якушкиным.
— А теперь скажите мне, куда вы дели планшет, который сняли с бургомистра, пока он лежал без сознания. Ну, знаете, там, в автобусе, который вы подорвали противопехотной миной. В этом планшете были документы. Некоторые из них касались укрепленного района.
Какой-то живой, хитрый огонек мелькнул в потускневших глазах Якушкина. Он пожал плечами.
— Зачем мне было их хранить? Разумеется, я их уничтожил.
— Нет, — сказал Воронцов. — Вы их не уничтожили.
— Почему вы так думаете?
— Вы слишком расчетливы для этого. Вы знаете цену фотографиям, картинам. Знаете, чего стоят и военные документы, особенно если они нужны для предстоящих операций.
— Дорого стоят, — вдруг сказал Якушкин и весь как-то подобрался, словно готовился к прыжку. — Вы правы, я действительно знаю им цену и дешево не отдам.
— Какова же ваша цена? — усмехнулся Воронцов.
— Жизнь.
— Этого я вам обещать не могу. Не от меня зависит. Хотите рискнуть — рискуйте.
Якушкин минуту помедлил. Потом, прищурившись, посмотрел куда-то в угол, поверх головы Воронцова:
