плоть».
Это означает неразрывную связь между духом и телом и в корне противоречит идее исходной нечистоты плоти, которую мы встречали в западной мистике.
Тело, сложившееся из источаемого духом света, не может существовать без души этого же духа, которая есть не что иное, как идея его. Душа духа также не может существовать без его тела. Такая идея или душа есть и у Бога:
«Что такое личная идея Бога или Божия душа? Та, для которой бытие — блаженство, которая потому в самой себе носит такое сильное желание бытия, что прежде всех век сама из себя берет его и самой себе дает его, одной лишь волей своей. Такая идея есть только одна, и никакая другая не могла бы взять из себя бытие и дать себе его, одной лишь волей своей: эта идея есть любовь».
Мы видим здесь черты Софии, радующей Бога и своей любовью вдохновляющей Его на творение. Но это касается не только Бога, но и людей. Всё это относится ко всем людям. Идея их, или душа, связана с софийностью, присутствием софийного начала в каждом из них, которая и рождает любовь, давая то «освященное» видение любимого человека, которое знает каждый испытавший любовь.
Слабость «Третьего Завета» в том, что Шмидт явно впадает в прелесть и начинает проецировать свои мистические откровения на трансцендентный уровень. Она считает саму себя Маргаритой, вновь родившейся и долженствующей принести человечеству новую веру, а также сына Христу.
Познакомившись с Соловьевым в 1900 году, Шмидт дала собственное истолкование его опыту, описанному в его стихах, в том числе и в цитированных нами «Трех свиданиях»: если он удостоился такого избранничества Софии (по интерпретации Шмидт, Маргариты), то он и есть в каком-то смысле земное воплощение ее супруга. Шмидт вступила в интенсивную переписку с Соловьевым, придавая этому общению особое значение. Произошла их встреча.
Соловьев реагировал на этот контакт более сдержанно. В своих письмах Шмидт он подчеркивает то значение ее учения о женственности, которое он видел: «Вы близко подошли к истине по вопросу величайшей важности, заложенному в самой сущности христианства, но еще не поставленному отчетливо ни в церковном, ни в общефилософском сознании. Широкое раскрытие этой истины в сознании и жизни христианства и всего человечества предстоит в ближайшем будущем, и Ваше появление кажется мне очень важным и знаменательным».
Общение Шмидт и Соловьева прервалось из-за внезапной смерти Соловьева через несколько месяцев после их знакомства. Русский философ и богослов Сергий Булгаков, который был одним из организаторов публикации «Третьего Завета», считал их взаимодействие очень важным и писал даже, что не знает более загадочного и своеобразного явления в истории мировой мысли. Сам же Булгаков дал наиболее оригинальную и в философском смысле развернутую концепцию Софии.
Сергий (в миру Сергей) Булгаков (1871–1944) — выходец из провинциальной семьи священника, окончил юридический факультет Московского университета. В ранней юности он испытал кризис веры и стал марксистом. Был знаком с видными представителями марксистского движения, такими как Каутский и Плеханов, преподавал политэкономию и даже написал работу с критикой капитализма. Однако затем он пережил мистические встречи с Богом, и под влиянием этих встреч, а также чтения произведений русских религиозных мыслителей (Л. Толстого, Достоевского, Соловьева и др.), бесед и споров с Толстым, он постепенно отвратился от марксизма и вернулся к православию.
(Василий Чекрыгин. Композиция на тему «Воскрешение мертвых». 1922)
Главный философский труд Булгакова — книга «Свет невечерний». Как говорил сам автор, она является «обобщающим постижением, как бы итогом всего мною пройденного, столь ломаного и сложного — слишком сложного! — духовного пути». В этой книге Булгаков демонстрирует обширное знание и глубокое понимание христианских богословских источников и современной ему философии. Книга необычна своей всеохватностью — она говорит и о Боге, и о мире, и о человеке. Связывает всё это воедино по существу именно идея Софии.
Говоря о Софии, Булгаков в первую очередь постулирует ее как реальное лицо, ипостась. Происхождение ее описывается так: Бог в трех ипостасях (Отец, Сын и Святой Дух) «в Своем замкнутом, самодовлеющем, вечном акте Божественной, субстанциальной Любви внеполагает (в смысле метафизической внеположности) предмет этой Божественной Любви, любит его и тем изливает на него животворящую силу триипостасной Любви».
София не сотворена, как мир и человек. Но она существует благодаря любви Бога. Для Булгакова важно именно такое представление потому, что при этом сам Бог остается непознаваемым и абсолютным.
«Конечно, — пишет далее Булгаков, — этот предмет любви не есть только абстрактная идея или мертвое зеркало (в котором просто отражается Божий лик. — Прим. И. Р.), им может быть лишь живое существо, имеющее лицо, ипостась. И эта любовь есть София, вечный предмет Любви Божией, „услаждения“, „радости“, „игры“. Нельзя мыслить Софию, „Идею“ Божию, только как идеальное представление, лишенное жизненной конкретности и силы бытия».
Творение является по существу актом любви. Бог внеполагает предмет своей любви — возникает София, олицетворенное живое существо, высшая женственность. И, любя ее, Бог творит мир. Бог самозамкнут в своей непознаваемости, абсолютности, он есть, как пишет Булгаков, «голое не»__, «одно сверх»__. Но в Абсолюте идет «жизнь любви», которая обращена к Софии и через нее — к будущему творению. И Абсолют «размыкается» в творении — ради других, ради твари. Бог совершает жертву из любви:
«Мир создан крестом, во имя любви подъятым на себя Богом. Творение есть акт не только всемогущества и премудрости Божией, но и жертвоприносящей любви, он совершается ради наслаждения бытием „другого“, становящегося, во имя тварного „добро зело“, безграничной любви к творению. Ибо Бог есть Любовь, а жизнь любви и величайшая радость ее есть жертва. Любовь имеет и смысл, и цель, и Награду только в себе самой и потому не знает рационального почему, — нет ничего святее и блаженнее любви».
Насколько далеко эта картина отстоит от той, которую мы видели в случае неоплатонизма! Речь идет об одном и том же непознаваемом и бесконечно удаленном в этом смысле от человека Абсолюте. Но когда нужно истолковать творение, возникает колоссальная разница. Для Плотина оно представляет «излияние» Абсолюта из себя во вне, происходящее от его переполненности, в результате которого качество сотворяемого по мере удаления от Абсолюта всё время ухудшается. Для Булгакова Абсолют любит другое и наслаждается его бытием, и потому сам жертвует нечто, чтобы мир существовал. Но для совершения этого великого таинства любви необходима София как первый предмет любви Бога. Она же любит Его ответной любовью, и «в этой взаимной любви она получает всё, есть всё».
