class="p1">София переходит на весь сотворяемый мир. Эта идея встречалась нам еще в иудаизме, но Булгаков существенно развивает ее. София обнаруживается в мире как красота. Красота цветов есть живой символ софийности природы. Женственность есть тайна мира.
«София открывается в мире как красота, которая есть ощутимая софийность мира. Для кого цветут цветы в красе своей, которой чаще всего и не видит человеческое око? Для чего птицы убрались своими яркими красками, стали как бы живыми цветами? Для кого сложили песни свои жаворонок и соловей? Зачем тигр и леопард так прекрасны в грозной грации и лев в величавости своей? Для чего цветет девичья краса на земле? Разве не есть всё это сияние Софии, изнутри освещающее косную плоть и „материю“? И чего же иного хочет и достигает искусство, как не того же ософиения плоти или „материи“ (будет ли это звук, тело, мрамор, краски, слово)? Художник не только зрит Софию умными очами, но послушным резцом являет миру свое видение».
Важно отметить, что красоту Булгаков отличает от красивости. Красота иератична (т. е. священна, имеет жреческий характер), в каком-то смысле празднична. Она связана с некоей софийной идеей предмета или живого существа. Делая отсылку к платоновским эйдосам, Булгаков утверждает, что ничто не становится причастно бытию, ничто не может быть явлено в материи, не имея в Софии своей идеи-имени, своего первообраза. Всякий род существ имеет свой первообраз в Софии — волки существуют в ней как волчиность, львы — как львиность.
Эти первообразы, они же идеи-имена, составляют, по Булгакову, онтологическую основу человеческих понятий (хотя наши понятия удаляются от них и никогда не бывают полностью адекватны им). Именно софийные идеи, просвечивающие в предметах, — и есть красота этих предметов. Но в то же время это и их имена: «Идеи для мира явлений имеют не только художественно-эротическую и религиозно-мистическую достоверность, но и логическую значимость, как общие родовые понятия, причем эти понятия не суть только родовые имена, но выражают самые сущности предметов».
Этот достаточно сложный пункт булгаковских построений трудно примирить со светской картиной мира: ведь понятия являются продуктами общественного сознания, постепенно описывающего через них реальность. Однако Булгаков подчеркивает, что понятия фиксируют не просто совокупность свойств (животные с такими-то параметрами — волки, с такими-то параметрами — львы), а именно нечто живое и единое, неразложимое на отдельные качества, что объединяло всех волков еще до того, как человек стал как-то их называть (именно это «живое и единое» называется «волчиностью», «львиностью» и так далее). И именно это живое и единое придает красоту волкам и львам.
Это полностью распространяется на человека, как и на природу. В любом человеке есть софийная идея — поэтому он изначально прекрасен. Другое дело, что он может сильно отдалиться от своего первообраза — потому что мир есть София в основе и сущности, но не в своем актуальном состоянии. Булгаков называет это отдаление «погружением в тени полубытия». Мир сотворен из ничто, и человек, ощущая рядом с собой бездну ничтожности, бытийствует только наполовину: как бы наполовину жив, наполовину мертв. Если человек попадает в условия, где его бытие обретает большую полноту (например, влюбляется), то его софийная красота становится гораздо лучше видна. Особенно это раскрывается в женщинах.
Но вполне внеидейного бытия не существует. Идейностью и софийностью обладает всё сущее в мире, в том числе и клопы, глисты, так как они наделены высокой структурой и целесообразностью строения. В связи с этим Булгаков пишет:
«Клоп почтен софийной тайной, как голубь и розы, хотя в тварной злобе своей он извратил до особой омерзительности свое существо или подвергся особенно тяжелой болезни. Это мудро чувствовал Достоевский. „Всякое существо должно считать себя выше всего, клоп, наверно, считает себя выше вас, если может, то наверно не захотел бы быть человеком, а остался клопом. Клоп есть тайна, и тайны везде“ (Материалы к роману „Бесы“, из разговоров Ставрогина с Шатовым)».
Софийная идея и красота связаны через чувственность. Идея должна чувствовать, ощущать саму себя, и эта духовная ощутимость идеи есть красота. Причем каждая идея ощущает себя по-своему, то есть имеет отдельное тело, не повторяющее никакое другое. Чувственность, телесность устанавливает реальность мира и силу бытия. Реальность недоказуема средствами мысли, а лишь чувственно ощутима.
Именно чувственность требует раздельного существования полов. Без телесной воплощенности не было бы любви. Благодаря созданию Евы, через ее телесность, Адам ощутил и свою собственную телесность. И через ее красоту познал софийную красоту мира. «В Еве же ему открылась живая плоть всего мира, и он ощутил себя его органической частью. В красе Евы Адаму открылась софийная красота мира», — пишет Булгаков и добавляет, что любовь дает подобное же ясновидение и в современности.
Главное здесь в том, что любовь без телесности невозможна. В этом высшее обоснование борьбы за наш материальный мир, за его сохранение, развитие и преображение.
Вспоминаются рассуждения героев Достоевского о том, что невозможно любить всё человечество сразу. Это потому оказывается невозможно, что человечество как целое выступает в качестве бестелесной абстракции. Любить же можно то, что во плоти. Исключение составляет лишь ответная любовь плотского к своей высшей софийной идее. Булгаков говорит о том, что материя любит свою идею-форму и стремится к ней — в этом выражается ответная любовь Софии к Богу. В красоте природы есть влюбленность — нечто «девичье, стыдливое и страстное».
В соответствии с этими представлениями, Булгаков комментирует современный ему философский спор между материализмом и идеализмом. «Материализм есть смутный лепет о софийной насыщенности земли, — пишет он, — и этим живым чувством земли („материи“) он выгодно отличается от идеализма, для которого материя есть незаконнорожденное понятие о ничто, или убыль бытия, бытийный минус». Но сама материя — не абстракция. Нет материи вообще, есть лишь зачинающая, любящая, жаждущая своей определенной идеи-формы.
София — душа мира. Софийность мира создает его внутреннюю связность и целостность, единство материи и идеи. Булгаков пишет: «Софийность есть универсальная связь мира, одновременно идеальная и реальная, живое единство идеальности и реальности, мыслимости и бытия, которого ищет новейшая спекулятивная философия (Фихте, Шеллинг, Гегель, неокантианство). Этим же живым софийным единством мысли и бытия обосновывается человеческая телеология в науке, технике, хозяйстве, равно как и возможность внешнего овладения миром, «мир, как хозяйство».
Внешнее овладение миром… Мир как хозяйство объединенного человечества… Это очень близко́ к идеям большевиков, победившим в России буквально через два-три года после того, как Булгаков написал эти строки. «Мы наш, мы новый мир построим»… «Идут хозяева Земли, идет рабочий класс»… Однако в реальности никакого
