Зачем?!
Отвлекшись, я пропустил тот момент, когда пламя на алтаре раскрылось алым цветком киншуки, лишенным запаха. Сердцевина цветка на миг просияла ослепительной белизной, и почти сразу Яджа сорванным голосом возвестил:
— На погибель Гангеи Грозного по прозвищу Дед!
Смутный призрак замерцал в глубине пламенного венчика. Он сгущался, обретал черты, формы, и вместе с ним обретал ясность трехглазый лик в облаке-соглядатае. Припухшие веки открыли третий глаз, сплошной, без зрачка, изнутри полыхнула нестерпимая зелень, дрогнули крылья нервного носа, и чувственные губы приоткрылись словно для поцелуя.
Я так и не понял до конца, кто же на самом деле возник в алтарном огне: мужчина или женщина? Двуполый силуэт, облаченный в кольчатое сари или в доспех удивительного покроя, существо вне способности брать или отдавать, видение того невозможного времени, когда разделение уйдет, оставив престол единству. Лишь одно было видно отчетливо: на голове существа, заказанного на погибель Грозного, вызывающе торчал клок волос, гордый хохол, напоминая собой гребень удода. Хохлач робко протянул руки из пламени, пытаясь коснуться Яджи, отдернул пальцы, потянулся к будущему отцу…
Смех Шивы услышал только я.
Губы Разрушителя сложились бантиком, и вместо поцелуя Шива плюнул. Плевок вырвался наружу, по мере движения твердея, застывая, превращаясь в женскую фигуру… Я сразу узнал ее. Бенаресская Мать, царевна Амба, похищенная, а затем отвергнутая Грозным. Та самая, из-за которой Гангея сражался со своим учителем на льду Безначалья.
Та, что жаром своей аскезы сотрясала основы Мироздания.
Теперь становилось ясно, какой дар она попросила у Синешеего и зачем Разрушитель явился наблюдать за страшным обрядом!
Шива всегда выполнял свои обещания.
Женщина-плевок слилась с двуполым образом в алтарном пламени, и я вздохнул с облегчением: сердцевина цветка опустела, но вместе с исчезновением будущего ребенка-мстителя исчез и трехглазый лик.
Впрочем, вмешаться напрямую я по-прежнему не мог.
Оставалось только ждать и завязать себе на память узелок: присмотреть за Хохлачом, когда тот (та?!) появится на свет.
Смерть Гангеи Грозного в ближайшие лет пятьдесят-шестьдесят меня никак не устраивала.
— На погибель Наставника Дроны по прозвищу Брахман-из-Ларца! — выдохнул Яджа, дергая изуродованной ожогами щекой.
На этот раз огненный цветок был вдвое больше. Еще бы, ведь теперь в его сердцевине объявилась целая колесница! Сперва я подумал, что Дроне суждено погибнуть под ее колесами, потом обругал себя за глупость — ведь не станет жена Друпады рожать целую повозку! Но в колесничном "гнезде" уже возник человек. Возник сразу, рывком, мгновенной вспышкой, и я помимо воли залюбовался им.
Широкоплечий юноша с царственной осанкой, руки подобны слоновьим хоботам, дыхание напоминает шипение разъяренного нага, а дерзкий взгляд соперничает с игрой алтарного пламени. И зарницы играют на поверхности роскошного панциря, на бляхах колчана с длинными стрелами, на отделанных золотом ножнах меча…
— Да нарекут тебя Сполохом[52]!
Вопль Яджи спугнул очарование, и я вновь проклял себя за праздное любопытство.
Говорят, я самый утонченный из братьев-Адитьев и даже из всех Тридцати Трех.
За что и страдаю.
Любуясь Сполохом-убийцей, я упустил момент зарождения образа, когда мог — рискуя, напрашиваясь на грандиозную оплеуху! — но мог частично вторгнуться в обряд, попытавшись направить завтрашний день нужной тропой.
Яджа прорек имя будущему губителю Дроны, что самую малость выходило за пределы полномочий ятудхана. Этот поступок не был прямым нарушением ритуала, он не был даже лазейкой — так, крысиной норой, извилистым ходом червя, но все же, все же, все же…
Теперь Сполох исчез, и время было упущено.
Я лишь отметил про себя: когда ребенок родится и малость подрастет, придется отдать его к моему Дроне в воинскую науку. По воле отца или против — но отдать.
Чтобы лишить возможности поднять руку на собственного учителя.
Зараза-память услужливо подсказала: лед Безначалья, зрители-Миродержцы, и сходятся в смертельном поединке Гангея Грозный и Рама-с-Топором.
Ученик и учитель.
Ладно, всяко бывает. Если Сполох дерзнет-таки, если предназначение пойдет ему горлом, то Опекуну Мира покарать святотатца, не допустив до греха, — дело святое.
Яджа принял из рук Панчалийца чашу бычьей мочи, плеснул бурую жидкость, крутанувшись винтом, — струя обернулась вокруг алтаря посолонь, слева направо, от следующего движения ятудхана святая моча описала "мертвецкое коло".
Все правильно: рожденье на погибель, жизнь и смерть в одном обряде… все правильно.
— На погибель царства! — Хрип Яджи ожег меня словно проволочная плеть.
Что?!
Ахты, тварь!
Я уже был готов вторгнуться в обряд напролом, презрев возможные последствия, но алтарное пламя вдруг взвихрилось смерчем, насквозь пронизанное синевой.
Темной синевой предгрозового неба.
Сперва я подумал, что Шива зачем-то вернулся. Потом решил, что Медовоокий предупредил мою дерзость, намекнув на свою возможную ярость в случае моего вмешательства. Я бы на месте Агни тоже не очень-то жаждал явления незваных гостей в самой сердцевине алтаря. А оскорблять рыжебородого бога, Миродержца Юго-Запада, без причины и повода…
Мне не надо было объяснять: если огонь откажется принимать жертвы, адресованные Опекуну Мира, это не прибавит мне популярности.
Синева в пламени сгущалась, покои охватила тьма оцепенения, и редчайший цветок Саугандхика распустился на алтаре. Только. когда глубина огненной лилии просветлела, явив девичий силуэт, — а я заметил, что приблизился к алтарю почти вплотную, — стало понятно: гнев Семипламенного здесь совершенно ни при чем.
Просто везенье наконец улыбнулось мне.
У Яджи-ятудхана, чье лицо напоминало кусок вареной подошвы, закисали глаза. И во время возглашения призыва "На погибель царства!" белесая капелька гноя тихонько сползла по щеке. Будучи всецело занят обрядом, ятудхан не поспешил смыть ее бычьей мочой или хотя бы отереть краем священной гирлянды из цветов бильвы. Нет, он просто раздраженно мотнул головой, не ведая, что творит… И щека Яджи стала оскверненной, оскверненной по Закону, а гнойная капля слетела с изуродованной щеки прямиком в огонь!
Путь был свободен. Не до конца, но я уже обрел право частичного участия.
Прецеденты имелись.
Именно таким способом Кали-Тысячерукая сумела некогда отомстить благочестивому радже по имени Тростник. Сходив по малой нужде, раджа всего один раз в жизни не поспешил омыть забрызганные ноги! — и частица Кали сумела проникнуть в него. Стоит ли объяснять, что дальнейшая судьба Тростника не вызывала зависти у друзей и знакомых?
Я улыбнулся и шагнул в огонь, протягивая руки к нерожденной девушке.
* * *
— …да нарекут тебя Драупади! — Ятудхан морщился, будто в глаза ему плеснули острым соусом из папайи, любимой приправой дикарей Кишкиндхи.
Морщись, красавец, морщись! Ты ведь меня видел? Ясное дело, видел. Потому и имени для девицы из огня придумать толком не сумел. Тоже мне, имечко — Драупади, в смысле "дочь Друпады"! Не имя, а отчество! Надо полагать, если отца зовут Дубиной, то дочку… Ладно, зачем обижать девушку!
Пусть будет Статуэтка.
Деревянная статуэтка, каких много в лесных обителях.
А мое благословение лишь прибавит маленькой Драупади красоты. Мужчины любят смуглых — говорят, смуглянки горячи на ложе. Говорят…
Я устало вздохнул и собрался уходить.
Рядом с ятудханом бессмысленно моргал Панчалиец, который так ничего и не сообразил, в углу сидела сиднем очарователь… в смысле, очарованная жена раджи и тупо хлопала длиннющими ресницами.
Подражая супругу.
Поддавшись внутреннему толчку, я наклонился к уху Панчалийца и посоветовал ему немедленно сделать с женой то, что помогает деторождению гораздо лучше всяких молений.
Он кивнул.
Машинально.
Небось потом отойдет душой и станет на всех перекрестках орать:
— Боги!.. Благие боги посоветовали мне…
А если еще и добавит, не стесняясь, что именно посоветовали ему боги и в каких выражениях, тогда я явлюсь снова и переименую раджу в Парадрупаду.
В Дважды Дубину.
Уходя, я обернулся.
Тихо мерцало пламя на алтаре, и я еще подумал, что надо будет лет через пятнадцать выдать девочку Драупади за кого-нибудь из хастинапурских царевичей. За кого? Да хоть за всех сразу! Пусть губит царство, сидя в антахпуре и вышивая гладью… Неужто я не смогу составить счастье собственной аватаре?
За что в огне горел?!
