– Поплыли!
Хлюпая и чвакая, Тимофей добрался до командирского места. Мокрая одежда мешала, но это не самое страшное. Блок за блоком, система за системой, он оживил батискаф. «Мустанг» ожил, загудел реактор в холостом режиме, потом индикаторы загорелись в ином сочетании – подняла вой турбина, загудела выброшенная вода. Батискаф стронулся с места. Фиксаторы звякнули, отцепляясь, и «подводный обитаемый аппарат» скользнул по направляющим, проламывая пластметалловую штору и вываливаясь в океан.
Звуки кораблекрушения передавались через воду еще громче – гром и тяжкий скрип, гулкие удары и визг разрываемого металлопласта полнили все вокруг.
Поглядывая сквозь спектролитовый колпак, где в воде цвета берилла размыто темнел срез палубы и шевелились, будто в агонии, сверхманипуляторы, Тимофей вывел батискаф из-под корабля.
– Вот она! – зло вымолвила Наташа.
Браун обернулся. Девушка с ненавистью смотрела на монитор, в котором скользила огромная черная субмарина.
– Знакомый силуэт… – процедил Сихали. – Ладно, она будет на второе. Сначала – наши. А ты поглядывай за этой черной. Вон пультик торпедного аппарата, вон – пульсатора.
– Ладно!
Браун заставил «Мустанга» всплыть и привстал с сиденья. Потом он выбрался из-за пульта и прошел к люку.
– Наши рядом, – бросил он на ходу.
Открыв люк, Тимофей вылез наружу. Неподалеку плыл Тугарин-Змей, поддерживая академика Стремберга, с другого борта приближались Боровиц и Рыжий.
– Наташка с тобой? – крикнул сегундо.
– Здесь! Руку давай!
Затащив кряхтящего Станисласа, Тимофей услышал Наташин крик:
– Чёрная торпедирует «четверку»! Нет… Мимо, мимо! Ой, она разворачивается!
– Змей! – торопливо крикнул Сихали. – Поплавай еще! Я быстро!
Отплевываясь, Илья махнул рукой: действуй давай.
Браун скользнул в люк, следом спрыгнул Боровиц.
– Я закрою! – быстро сказал он.
Тимофей бросился к своему месту. Упал на сиденье и схватился за джойстики. Вот она…
Черная субмарина плавно разворачивалась. В облаке пузырей выскочила торпеда. Сихали мгновенно активировал пульсатор.
Округлое хищное тело торпеды быстро приближалось, обещая быструю, почти мгновенную смерть.
И тут заработал пульсатор-квантабер. В теле торпеды возникали каверны и трещины, мелкие кусочки градом осыпались с нее, относимые потоком. Торпеда словно таяла, как кусочек сахара в горячем чае. Громкое зудение пульсатора смолкло на третьей секунде, когда вся БЧ распалась.
– Есть! – воскликнул Боровиц.
– Еще нет, – медленно проговорил Тимофей.
Заговорил селектор:
– «Тройка», «тройка»! Как вы?
– Все в порядке! Это ты, Самоа?
– Я! Со мной ребята из АЗО – все сразу!
– Сочувствую!
– Наташка!
– Здесь я! Я на «однойке»! И Стан тут!
– Скажи Стану, что тётю Хани мы подобрали, всё о’кей!
– Ладно!
– Рыжего не видели?
– Жив он, жив! И Змей тоже!
– «Шестерка»! Все в порядке?
– В полнейшем! «Пятерка» рядом, вижу «двойку» и «семерку»!
Браун склонился к микрофону и быстро спросил:
– Кто ближе всех к вражеской субмарине?
– Мы! «Тройка» то есть.
– И мы тоже! Это «восьмерка»…
– Торпедные аппараты – товсь! Боевыми – по корме!
– Есть! Есть!
– Готовность… Залп!
Сначала три, потом еще четыре или пять маленьких, но юрких торпедок оторвались от батискафов и устремились к черной подлодке. Та даже не попыталась уклониться. Видимо, подводники посчитали, что китопасы выпустили обычные пироксилиновые «хлопушки». Спустя пять секунд стало ясно, что они ошиблись.
Три ярчайших огненных шара вспухли в районе хвостовой части черной субмарины. Прочь поплыл гребной винт, плавно закувыркалось перо руля. Вскрылся пласт обшивки, выпуская облако пузырей, подсвеченных сполохами электроразрядов.
И еще четыре раскаленных «ядра» всколыхнули воды. Черная субмарина встала на нос, распуская корму рваными лепестками. К поверхности поднялся «гриб» – целая туча пузырей.
Замедленно кренясь, подлодка пошла ко дну.
– Ур-ра-а! – грянуло из селектора.
– Так им и надо, – сказала Наташа.
– Знать бы, кто ее науськал на нас, – проговорил Боровиц. – Убил бы!
– Убьем, – твердо сказал Тимофей и повел «однойку» к поверхности.
Глава 25. Бездна
– То, что ты сказал… правда? – негромко спросила Наташа.
Тимофей посмотрел на нее. Девушка сидела на откидном сиденье рядом с ним и смотрела, не отрываясь, в передний иллюминатор.
Браун оглянулся. Станислас, уморившись, спал в кресле бортинженера, академик Стремберг примостился на ящике с переносным оборудованием, а Змей с Шуриками разместился в переходном отсеке, прямо на полу. Приглушенный свет озарял это сонное царство, а монотонный гул турбин поневоле усыплял.
– Правда, – тихо ответил Сихали. – Сумбурно, конечно, все вышло, в порыве, почти на бегу, но я уже был как тот воздушный шарик, который надувают, надувают… Он вот-вот лопнет, а в него все дуют и дуют. Вот я и выпустил то, что уже не мог удержать в себе. Да и не хотел. Ты не подумай только, что я жалуюсь, но мне и вправду было очень без тебя плохо. Ночами ворочаюсь, как турбина, днем хожу, что-то делаю – то же самое, что и всегда! – а смысла не чувствую. Господи, да если бы не надо было Витьку спасать, я бы просто ушел! Океан велик. Хотя толку с того ухода… Ну, устроился бы я куда-нибудь, зубатых или усатых пасти, и что? Понимаешь, когда ты со мной, то и смысл сразу появляется. Мне сразу же хочется чего-то добиться, достичь, просто чтобы ты похвалила и сказала, какой я у тебя молодец. Мои-то потребности скромны, и ради себя самого меня на великие свершения не потянет. К чему мне все эти героические подвиги? А вот если ради тебя… Тогда все иначе – и цели можно ставить, и смысл обретается, и всё. Наверное, мы так устроены, кто мужеска полу – надо нам о ком-то заботиться, о своей женщине… Вы о детях заботитесь, а мы – о вас.
– Ты уже и о детях заговорил? – улыбнулась Наташа.
– Куда ж от них денешься…
Девушка тихонько засмеялась. А потом спросила:
– А Марина? Ты думал о ней?
Тимофей кивнул:
– Думал. Но, знаешь… Как бы тебе объяснить… Я не умею прощать, наверное. Или… не знаю. Помню, меня корежило, когда узнал, что был для неё всего лишь объектом наблюдения, причём второстепенным. А весь накал эмоций… Ну да, мы развлеклись, но столько вранья… А скольких мы потеряли?
Наташа вздохнула тяжко, но Сихали не понял, к чему относилось воздыхание – к потерям или «развлечениям». Неожиданно девушка прижалась к нему, прильнула на секундочку и снова отодвинулась, но и этого кратчайшего времени хватило, чтобы понять – Тимофея простили. Непроизвольная улыбка украсила Брауна и отразилась в тёмном экране. Наташа смешливо фыркнула.
– Радость… – пробормотал он. – Странно…
– Почему – странно? – удивилась Стоун.
– Потому что сразу же тревога. Ганфайтеры редко доживают до пенсии – слишком много всяких отморозков, желающих доказать, что они круче. И я однажды могу не вернуться к тебе – мое хладное тело принесут… Знаешь, меня пугает умение стрелять. Прогресс налицо – первую кровь пролить было крайне трудно и очень неприятно, а теперь я сам хочу убивать! Понимаешь? Я получаю удовольствие от этого «процесса»! Помню, как негодовал, когда меня прозывали убийцей, но ведь я действительно таков…
– Нет, ты не такой… – прошептала Наташа. – Ты хороший…
Тимофей осторожно обнял ее за плечи, и девушка доверчиво прижалась к нему, приникла, притихла, замерла… Сихали и сам не двигался, стараясь дышать потише, и наслаждался возвращенной близостью.
Они бы так и сидели, будто на лавочке в парке, но тут проснулся Тугарин-Змей и шумно зевнул.
– И куда мы утонули? – донесся его вопросительный бас, будя Шуриков и сегундо.
– Не куда, а где, – ворчливо поправил товарища Рыжий.
– Не где, а зачем, – прокряхтел Белый, потягиваясь с хрустом.
Боровиц привстал, сделал пару упражнений и сел обратно.
– Глубоко мы? – вопросил он.
– Семь с копейками, – ответствовал Браун.
– Хадаль, однако, – прокомментировал Рыжий и вздохнул. Видать, Арманто вспомнил.
– А остальных что не слыхать?
– Спят. Четыре часа ночи. Или утра? Рано, в общем.
– Да-а… Жалко «Онекотан». Без него, как без дома прямо.
– Тима, – сказала Наташа, – смотри. Мы уже на подходе.
Браун посмотрел – «Мустанг» одолевал Средний кольцевой разлом, неширокую долину с клиновидным дном, заваленным обломочным материалом. А впереди показался разлом поперечный, Седьмой Восточный радиальный.
Показался, разумеется, лишь на экранчике биооптического преобразователя, ибо за иллюминаторами стыла абсолютная тьма хадальных глубин. Семь километров… С ума сойти.
Со спины задышал Станислас.
– Прожектора засвети, – сказал он.
Три луча выхватили из темноты странные творения природы.
Стеная, поднялся Стремберг, руками держась за спину. Глянув в иллюминатор, он мигом поправился.
