в эпоху Екатерины Второй, и написанную в царствование Николая Первого.
Царь Петр при этом грозит поэту ровно так, как Евгений из «Медного всадника» грозит статуе царя: «Ужо тебе!». Короче — обхохочешься. Настолько велик здесь набор временных нелепостей и так весело они перекликаются друг с другом, с пушкинской эпохой, с пушкинскими текстами и с его же биографией…
И, пожалуй, я бы по-прежнему считала, что стихи сии осмеивают глупость и невежество потомков из Третьего тысячелетия (нас с вами), если бы не вчиталась в дальнейший текст.
А дальше говорится о том, что читатели Третьего тысячелетия будут глядеть на эту повесть так, как мы рассматриваем картины мастеров Возрождения, на которых мадонны — это флорентинки и венецианки и где итальянский антураж окружает сюжеты, имевшие место в Древней Иудее…
И вот я подумала про нашего горе-писателя, который заставил Пушкина в автомобиле поехать на аудиенцию к Петру. Может быть, Петр был для него «архетипом» последующих российских царей и не только царей?! Эдакий абсолютный монарх Петр-Николай-Леонид… и далее по списку.
Может быть, мы имеем дело с «переносом по сходству» или «по признаку», когда из-за дальности расстояния героя нужно сильно приблизить к читателю (и к себе), чтобы высказать свои заветные мысли?! Бесспорно, в этих стихах отменный знаток истории Давид Самойлов помеялся над антиисторизмом и анахронизмами, но и приоткрыл какую-то щелку в свою лабораторию.
Ведь его самохарактеристика — поэт «из поздней пушкинской плеяды» — говорит сама за себя. Была та эпоха ему близка, и все что связано с Пушкиным недаром так его волновало. Ему ничего не стоило переселиться в то время. Вот и Пярну, по-старому Пернов, где Давид Самуилович скрылся от столиц, от литературных зоилов, писательских разборок и дрязг, был ему по-особому дорог как место, где жил пушкинский предок, Абрам Ганнибал.
Вообще способность сопереживать историческим персонажам была свойственна уже маленькому Додику. Вспомним прелестное стихотворение «Я маленький, горло в ангине». Ребенок плачет, услышав «Песнь о вещем Олеге», плачет и над судьбой Олега, и над «бренностью мира», не всякому это дано…
Еще только одна мысль.
Совсем недавно в толстом журнале прочитала статью о переосмыслении образов декабристов в современной литературе. Если раньше декабристы воспринимались как герои, мученики, а их преследователи — как тираны и палачи, то новый тренд ведет в прямо противоположном направлении.
Декабристы восстали против законной власти, они преступники, их наказание было заслуженным, не туда они вели и звали народ (не забывая добавить герценовское «страшно далеки» они от народа). Что ж, время кризиса и предательства не первый раз порождает философию кризиса и предательства.
Что до меня, то я буду в этом вопросе с Самойловым и героическим поколением его сверстников-однокурсников, полегших на полях ВОВ, тех, кого он хотел, вслед Библии, «назвать поименно»: Павел, Миша, Илья, Борис, Николай (из стихотворения «Перебирая наши даты»).
Я буду в этом вопросе — с его младшим современником, великолепным историком Натаном Эйдельманом и с его оценкой декабристского движения.
Я буду с молодым Пушкиным, который, трезво оценивая личность предводителей восстания (того же Павла Пестеля), видел, что единственный путь России — в освобождении народа. И не о декабристах ли сказал Давид Самойлов в стихотворении «Ночной гость» (1973):
К их праху, после муки черной, Всех неурядиц и невзгод, Народ России просвещенныйБлагоговейно припадет.
И я, представьте, по-самойловски и по-пушкински наивно верю, что братья отдадут меч мученикам-декабристам и что над отечеством взойдет заря просвещенной свободы, увидеть которую мечтало столько поколений российской интеллигенции.
Владимир Высоцкий был впервые опубликован в Метрополе
23.07.15
Через два дня, 25 июля, исполнится 35 лет со смерти великого поэта, «барда» и актера Владимира Высоцкого, ушедшего во время Московской Олимпиады в 1980 году. Ему было 42. Эта магическая цифра, как и цифра 37, фиксирует, что из жизни ушел гений. В 42 умерли Ван Дейк, Модест Мусоргский, Николай Гоголь…
Поразительна, как живучи в России парадигмы поведения власти в отношении национальных гениев — будь то Пушкин, Пастернак или Высоцкий.
Высоцкий среди авторов Метрополя, 1979 год
Обычно таковые находятся у правителей «на подозрении», их смерть и похороны окружены атмосферой секретности, сверху делается все, чтобы не допустить народ до их тел; зато с течением времени власть присваивает художественные достижения «национальных гениев», ставит им памятники, организует музеи, вешает мемориальные доски.
Владимир Высоцкий
Вот бы при жизни кто-нибудь поберег Владимира Высоцкого, кроме друзей, любимых, кроме ангела-хранителя Марины Влади (она, по-моему, единственная, кому удается исполнить песни Высоцкого в своей манере, в чем-то схожей с исполнением Анны Герман), кроме тех безымянных почитателей, которые наводняли залы, где он появлялся, а потом слушали на магнитофонах его хриплый, пробирающий до печенок голос, несущий нечеловеческую энергию…
Верхи вели себя иначе: «И, улыбаясь, мне ломали крылья/ Мой хрип порой похожим был на вой…». Чиновники от искусства хорошо понимали: не свой: «Я даже прорывался в кабинеты/И зарекался: «Больше никогда!» («Мой черный человек в костюме сером», 1979 или 1980).
Приведу конец этого стихотворения, написанного в шаге от смерти, с аллюзиями и на «Черного человека» Пушкина и Есенина и, и на стихотворение Блока «Рожденные в года глухие», и на участь репрессированных «учителей»:
И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз, — Мы тоже дети страшных лет России, Безвременье вливало водку в нас.
Вот вам «авторская исповедь» и одновременно авторский анализ того, что делало с поэтом время Безвременья. Кончится ли оно в России? — вот вопрос.
Сейчас о Высоцком говорят все наперебой — и на радио, и на ТВ, и в газетах и журналах, вспоминая его в годовщины — как рождения (тоже 25, но января), так и смерти. Но давайте не забудем: при жизни артиста те, кто стоял у власти, его гнобили. Не давали режиссерам снимать с ним фильмы, редакторам — печатать его стихи. Это ныне Юрий Поляков, тогдашний и нынешний администратор от литературы, может заявить, что с Высоцким-дескать все было в порядке, играл, снимался, крутился на магнитофонных лентах, а что не печатали — так никакой он не поэт.
Владимир Высоцкий и Марина Влади
Кстати, в свое время нечто похожее «про не поэта» говорил далекий от советских боссов Иосиф Бродский. Но у Бродского был свой вкус и свои — весьма снобистские
