Народ слушает внимательно. Чарджи отрицательно качает головой — здешние степняки до такого ещё не додумались. Ноготок шевелит губами — повторяет про себя для памяти описание метода.
— А вот чего я не знаю, раб мой верный Хохрякович, так чего с человеком раньше случиться в воде: уд оторвётся или человечек захлебнётся? Может, ты проверить хочешь?
Ноготок, внимательно слушавший меня, задумчиво произносит:
— Только надо не на чистой воде, а где топляки, коряги. А то — сперва захлебнётся. Вроде бы…
Хохрякович бледнеет на глазах, непонимающе обводит взглядом стоящих вокруг, начинает хватать ртом воздух и рушится к моим ногам:
— Господине! Помилосердствуй! Прости дурня безмозглого! Бес попутал! Я — счас, я — счас…
Не вставая с колен, кидается к лежащей девке, суетливо достаёт ножик, пилит, дёргая, её косы, постоянно оглядываясь на меня.
Точно — дурак. Шуток не понимает. А я — шутил?
То, что окружающие в словах «Зверя Лютого» смешного не видят — понятно. Но я и сам в себе…
Хохрякович в темноте и суете несколько раз порезал девушку. За каждый порез — наряд. Ты, милок, у меня вечным дежурным будешь. Домну обижать — не прощу.
— Неровно бреешь. Остаётся местами. Смотри.
Беру нетолстую простую нитку, делаю петлю, перекручиваю восьмёркой. И ещё раз, и ещё. Оптимум — 5–6 раз. Растягиваю восьмёрку на пальцах обеих рук. Чуть растопыривая пальцы одной и сдвигая пальцы другой — двигаю перекрутку влево-вправо.
— Видишь? Накладываешь на кожу, смещаешь перекрутку. Волосы на коже подхватываются и затягиваются между нитками. Теперь дёрни. Всё — гладенько.
— Во блин! И чего? И везде так можно?!
— На выпуклых и плоских участках. Так даже брови выщипывают. А подмышками придётся ножиком скрести.
— Господине! Ну ты вооще! Вот так просто?! Ну, блин! И откуда ж у тебя такая ума палата?
— Оттуда. А ты хлебало на меня разевать надумал. Иди.
Не во все же эпохи у женщин были щипчики или мастера по работе с твердеющим воском. А такая приспособа — всегда под рукой. И мера боли легко дозируется — пару волосиков прихватил или пучок.
Как обычно в походе — первый день самый тяжёлый и суматошный. Мужики быстренько заваливаются спать, а я, продремав день, изображаю Деда Мороза — «дозором обходит владенья свои».
Ещё в темноте — подъём, ещё до восхода — лодку на воду. Смурные, невыспавшиеся, с больными спинами и поясницами гребцы мрачно наблюдают, как я меняю вязку девке.
Из разной скобянки, понаделанной Прокуем как образцы для продажи, достаю наручники и застёгиваю на её запястьях спереди. Кто-то из рябиновских начинает, было, учить как надо правильно. И замолкает, наткнувшись на взгляд Якова.
Теперь отводим скованные запястья к её затылку и застёгиваем обруч-ошейник, прихватывая им к шее коротенькую цепочку между браслетами.
Яков осторожно проверяет на палец плотность крепления. Хмыкает при виде гравировки на ошейнике — «рябинино».
— Поглядим.
Только глядеть досталось мне: у Варвары начался жар. Пришлось прополоскать портянки и мокрыми накладывать ей на лоб, на шею, в паховые области.
А чего я, собственно, суечусь? «Чем лечим — тем и калечим» — лечебная народная мудрость. И — наоборот. Девку снова засовывают в мешок. Она слабенько вырывается, скулит, в глазах — совершенно животный ужас. Как у утопляемого котёнка. «Она как рыбка без воды свой бедный ротик разевала»… Воды — для «бедного ротика» — сейчас будет много.
— Ну-ну, девочка, дядя тебя просто искупает, макнёт и вынет.
Яков опускает мешок за борт и смотрит на меня. Секунд через пять мешок за бортом начинает сильно дёргаться. Ещё через 15 — прекращает. Ещё через 10 — Яков вытаскивает на борт.
Из развязанной горловины появляется некрасиво перекошенное лицо рыдающей девки.
— Ну-ну. Испугалась, глупышка? Я же сказал — макнут и вынут. Я тебя топить никому не дам.
Я поглаживаю её по опухшему лицу, по исцарапанной коже лысой головы. Вдруг она прижимается к моей руке губами, начинает быстро-быстро целовать, бормоча:
— Не надо… не надо больше, пожалуйста… ради Христа… смилуйтесь… родненькие, хорошенькие, миленькие… не надо…
И заливается слезами. Горячие слёзы среди холодной речной воды хорошо различимы. Наконец, всхлипывая, затихает.
Вот и славненько — вытекающая кровь очищает раны тела, свободно льющиеся слёзы — раны души. А мокрый мешок — создаёт жаропонижающий компресс по всему телу.
К вечеру нашёл старый драный мешок, пробил в швах дырки для головы и рук, надел. На голову ей замотал, вместо платка, кусок разодранной мешковины. Народ старательно комментировал мои кутюрьёвые способности:
— Батя мой раз на огороде такое же пугало поставил.
— И чего?
— Чего… Вороны с перепугу и урожай за прошлый год вернули.
Остряки. Неудобная и некрасивая одежда — стандартный способ подавления психики. Для женщин — вообще особо действенен. А для бывшей боярской дочери и бывшей монастырской послушницы, привычной к удобной, чистой, довольно статусной одежде — чрезвычайно.
Главное: в таком виде она к своим подружкам в городе — не побежит. А и встретится случайно — перейдёт на другую сторону улицы.
Она от меня не отходит. Даже «в кустики» — только со мною. А уж когда один из мужиков её мимоходом за попку ущипнул… Чуть я встал — скулит и плачет. Опять я себе… «прикрасу на шею» надыбал.
Интересно, они с её бывшей холопкой похожи как сёстры. Может, сёстры и есть. Выдавать замуж беременных наложниц — стиль жизни и на «Святой Руси», и в Императорской России. Что у Немата родиться? Единокровные брат с сестрой…
«Родила холопка в ночьНе то сына, не то дочьНе мышонка не лягушкуА неведому зверушку».
От девушки никогда не знаешь чего ждать: то ли мальчика, то ли девочку.
К вечеру третьего дня пришли в Смоленск. Аким… вятшесть демонстрирует. Понятно же — соваться вечером в город, где нас не ждут — глупость. Причём — опасная.
— Да чего думать-то? Я етом городе стока лет…! Меня тута каждая собака знает…! Да я в любой дом тока стукну…! Это ты тут никто, а я — Аким Рябина! Итить вашу ять!
«Прихожу к себе домой, —Я не я и дом не мой.В психбольнице мой диагноз:Застарелый геморой».
Фольк снова прав: ночная швартовка — «геморрой» в полный профиль.
Я уже говорил: приезжий, чужак — всегда цель для местного криминала. Больше всего в русских городах приезжих — на пристанях. Поэтому нижние приречные районы русских городов — «подолы» — превращаются в городскую клоаку, накопители отбросов городского общества. Сначала человек работает, к примеру, грузчиком, потом — перебивается случайными заработками, потом — случайными кражами или обманами пришлых. Потом… тать, разбойник, нищий, попрошайка. Некоторые с этого начинают. Кубло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});