— Не должно. Чай, мы не татаре, — ответил княжичу Михаил Ярославич, но и сам себе не поверил. Однако княжичей-то надо было приободрить, он усмехнулся: — Ты сам-то, Александр Данилович, брата вон смог бы зарезать ради выгоды? — кивнул он на Бориску.
Александр смутился, опустил глаза. Для ответа на сей вопрос одно слово «нет» больно коротким казалось. Его выручил брат. Бориска улыбнулся во все лицо, обнаружив на пухлых, румяных щеках девичьи приветные ямочки, и сказал:
— Что ты, Михаил Ярославич! Сашка-то и ради выгоды какой-никакой не то что меня, а и сучонку паршивую не прибьет, он ить у нас совсем простофиля. — Не обращая внимания на братнино недовольство, Бориска рассмеялся и со смехом же добавил: — А вот брат Иван, тот не-ет! Что ты, дядя! Он бы и безо всякой выгоды нас обоих зарезал, лишь бы нас рядом на свете не было, вот что… — Он уж не смеялся, а глядел серьезно и взросло. — Потому и пришли к тебе.
— А Юрий? — быстро спросил Михаил Ярославич.
— Что ж Юрий… — Борис помолчал, будто думал, и ответил не сразу: — Для Юрия, Михаил Ярославич, законов нет. Он бы и Ивана убил, когда б знал, что без него обойдется.
— Да на что ж ему Иван-то? — удивился Михаил Ярославович.
— Как на что? Думать. — Борис снова заулыбался. — Он ить без Иванова слова шага не ступит. Только слава, что своевольный.
— Н-ну да шибко он вас, видать, запугал. Больно страшно вы мне Ивана-то малюете, — засомневался Михаил Ярославич, — ровно черт в преисподней.
— Так он и есть черт, — тихо, себе под нос, пробормотал Александр.
— Ну… — остановил его Михаил Ярославич. — Во всем, а наипаче в худословии, мера потребна. А вот ответьте-ка мне иное: часто ли на Москве послы из Сарая гостят? — спросил он.
Выяснилось, Тохтоевы послы в Москву часто наведываются, то большим скопом прибудут, то тихим малым числом. Были они как раз и намедни, перед тем, как Юрий удавил Константина.
— То-то… — заключил Михаил Ярославич. — Черт-то вам не там видится, — тихо проговорил Михаил Ярославич, но братья услышали, переглянулись.
— А что, али не Тохта у нас царь? — весело вскинул глаза на княжичей Михаил Ярославич.
— Тохта, — согласились братья.
Как ни хитер Иван, однако не с его умом было такое умыслить, да и как бы он без Тохты Рязанью распорядился? И как ни был пакостлив Юрий, не мог он решиться на убийство рязанского князя, не имей он на то доброго расположения Тохты. Видно, тогда еще, в Сарае, или позднее Юрию намекнули: мол, не худо бы тебе довершить то, на что батюшка не Осмелился, а как не станет законного-то владетеля, мол, тебе ; под Москву не одну Коломну, а всю Рязань отдадим. Пользуйся, чужого не жалко! Так, верно, и было оно, на то и рассчитывал Данилович, убивая рязанского князя.
Кстати, сразу же по смерти Константина Олеговича в Орду позвали и Василия Константиновича, княжившего на Рязани в отсутствие отца. И там, без вины и суда, умертвили. По чьей ябеде? Уж не Юрия ли?.. Скорее же всего безо всякой на то ябеды, а согласно раннему сговору: мол, коли Юрий убивает отца, Тохта убивает сына.
События эти последовали незамедлительно после того, как в Сарае умер великий лама и Тохтоев эмир Гурген Сульджидей. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, отчего так скоро, даже внезапно изменилось в Сарае отношение к Руси. Во всяком случае, Михаил Ярославич именно со смертью Сульджидея связывал то, что Тохта вновь обернул свои идоловы глаза на Русь. Причем вряд ли, что сам.
Юрий уж радостно потирал руки, Готовясь принять Рязань под Москву, но тут что-то в Орде изменилось, а скорее всего, как полагал Михаил Ярославич, так оно и сразу было хитро задумано, и Тохта, как бы вдруг, отдал ярлык на рязанское княжение не Юрию, а пронскому князю Ярославу, другому сыну Константина Олеговича. Вот на Москве-то изумились, поди! Нет, непрост, непрост оказывался ордынский царь…
Но неудача с примышлением Рязани вовсе не отрезвила, а еще более озлобила Юрия. В своей безнаказанности он делался все опаснее. И той безнаказанностью даже кичился перед другими. Нет, мол, в Руси того, кто его остановит!
Кроме того, были у великого князя и другие основания для войны с Юрием. И московские княжичи косвенно подтвердили то, что сообщал Данила Писцов и некоторые другие Михайловы союзники из Новгорода. А Данила все настойчивей предупреждал Михаила о том, что Юрий имеет сношения с вятшими новгородскими боярами на тот счет, чтобы, в обход великого князя, сесть ему — мол, по воле народа новгородского — на княжение у Святой Софии. Во всяком случае, Юрий подговаривал новгородцев не пускать к себе Михаила. Гордыни-то в нем не поубавилось.
Новгород же действительно вроде бы и не отказывался признать над собой великого князя, однако же до сих пор грамоту с ним не подписал и наместников его у себя не сажал.
Известно — Великий Новгород!
Вот тогда, одним махом наказывая и Юрия, и Новгороду давая знать свою силу, в другой раз двинул Михаил Ярославич тверские полки на Москву.
Надо б, надо б было великокняжеской волей всю низовскую землю поднять с собой на московичей, надо б было! Как и советовали ему то бояре. И каждая русская земля — и Владимирская, и Суздальская, и Костромская, и Рязанская, и Ростовская, и даже Нижегородская — тогда бы с радостью откликнулась на тот зов, потому как много в русской земле накопилось обид на Москву. Однако не позвал Русь за собой Михаил Ярославич. Почему? Кто знает. Посчитал себя не вправе других в войну ввязывать? Свое дело с Юрием один хотел порешить? Кто ведает…
Тверичи подошли со стороны Дмитрова. Московское войско встретило их в луговой пойме у речки Клязьмы. Переговариваться опять не стали. Будто не в битве, а в драке стена на стену, и конные и пешие стакнулись грудью об грудь. Тверичи в рубке были умелей, но московичей числом поболее. И те и другие бились, до капли вымещая обиды и злобу, до полного иссушения милосердной души. Вот уж истинно: такую-то силу да такое ожесточение оборотить бы против татар! Но куда там, встречаясь с татарами, русские всегда заранее будто смущались их, оставляя кровавую удаль для таких же, как они сами, русских.
Снова Михаил Ярославич звал Юрия, и снова тот не откликнулся, вновь искал его, устилая путь свой телами порубленных им московичей, но вновь не нашел, хотя на этот раз Московский князь был при войске. Не блазнило ему, видать, открытом поле встречаться с дядей. Знал, что живым не станется.
Лишь к вечеру, когда солнце побагровело от заката, как присохшая сукровица на шее без головы, стало ясно, что верх одержали тверичи. Ясно стало и то, что тот верх дался им из последних сил. А в общем-то, если судить по числу убитых, кто в той битве верха не одержал. Если кто и остался без раны, так тот в чужой крови был, как в своей. После уже, когда оставшиеся тверичи омывались в Клязьме, синяя вода замутилась от крови. Что говорить, в тот бешеный день и с той и с другой стороны многих недосчитались. В некоторых сотнях и до половины ратников пало.
И на Москве, и в тверском стане катились одинаково соленые русские слезы. Только что в тверском-то стане невыносимого бабьего воя не было. Хотя и тверичей тот вой и жалобные причитания, от которых сердце тоской заходится, ждали напереди. Мыслимо ли для матери али жены проводить живого, а встретить мертвого?
На что кремень-человек Ефрем Проныч Тверитин, но и тот в голос всхлипывал, утирал слезы со щек грязным рукавом суконного охабня, когда собирал вцело порубленное многими саблями, дырявое от злых копий тело Тимохи Кряжева. Видать, лишь скопом сумели его одолеть московичи. Однако сумели.
Прикрыв руками лицо, сидя, как по нужде, на корточках, Ефрем стискивал зубы, давил в себе внезапный, необоримый вой, но только пуще всхлипывал, встряхиваясь от рыданий плечами.
«Тимоха… Тимоха… Кто теперь так смолчать-то сумеет, как ты молчал? Друг ты сердешный, пошто тебя-то они, пошто не меня?..»
Уж скольких похоронил Ефрем, но ни по кому, даже по удалому Павлушке Ермилову, не убивался он так.
Рядом молча стояла поредевшая Кряжева горсть. Ефрем поднялся, не видя, оглядел ратников, хотел упрекнуть, но злые слова застряли в глотке средь всхлипов.
— Эх!.. — только махнул он рукой и зашагал прочь, одинокий, как всякий муж на войне.
Что здесь скажешь и что ответишь? Безжалостна к самой себе русская жизнь.
Впрочем, тогда повидался Михаил Ярославич с племянником. Да не с одним Юрием, но и с Иваном встретиться довелось.
Войско свое великий князь не отвел, хоть и было оно потрепано сильно, но, напротив, вплотную подвел к Москве, сделав вид, что, вопреки всему, готовится к приступу. Тем самым, как и рассчитывал, он вынудил Даниловичей все же поклониться ему.
Встретились на половине пути меж московским предгородием и тверским станом, на холме, поросшем соснами и дубами, невдалеке от малой речки Неглинной.
