до сих пор ни слова не сказала. Мы обе ведем какую-то игру. Она знает, что я что-то знаю, но не знает, много ли.
– Что у нас еще этим вечером планируется? – интересуюсь я. – Уже не помню, что там было в последней рассылке.
– Общеуниверситетский бал на Андрусе, – отвечает Лорен таким тоном, будто стыдно не знать. – А что за рассылка? Когда мы регистрировались, нам выдали программки. А рассылок я никаких не получала!
Заморгав, я бросаю взгляд на Салли, на тугой бутон, в который складываются ее губы, прежде чем она растягивает их в улыбку. Она тоже получала рассылки – еще, помнится, говорила, что они ее «достали». Но дело было не только в их назойливости. В них сквозила угроза, какой-то злой умысел.
Я быстро открываю почту на телефоне, не обращая внимания на Адриана, перегнувшегося через мое плечо. Последнее письмо на месте – я его прочитала, но не удалила. Я кликаю его и просматриваю в поисках зацепок, но ничего не нахожу. Пока взгляд не падает на сам адрес. Аккаунт на джи-мейле.
Эти письма рассылал не Уэслиан.
– Ты в порядке? – спрашивает Адриан. В его голосе больше раздражения, чем озабоченности. – Дрожишь вся.
– Похоже, нам нужно еще вина, – говорит Салли. Тон у нее девчачий, фальшивый. Я смотрю на приборы, на красное полотнище, делящее стол на две половины, на черный подсвечник в центре. Уж расстарались так расстарались. Заметив неподалеку от Лорен меню, я беру его в руки, чтобы было куда деть глаза, – только бы не смотреть никому в лицо.
Из глотки у меня вылетает возглас, тоненький и придушенный, – крик добычи, угодившей в западню. Почерк. Тот самый, что был на записках. Бордовые чернила, фигурные буквы. Тот же самый почерк, который уверял, что «нам надо поговорить», теперь сообщает, что следующее блюдо – медальоны из говяжьей вырезки.
За спиной у Адриана я протягиваю меню Салли. Мелкие морщинки прорезают ее лоб, когда до нее доходит. Прикидывается она, или так же ошарашена, как я?
Она отодвигает нетронутую тарелку.
– Ничего себе Уэслиан раскошелился – даже нанял человека, чтобы писать меню от руки! У меня в памяти еще живы времена, когда в Моконе нас разве что не собачьим кормом потчевали!
Девушки вежливо смеются, вероятно вспоминая собственные отношения с моконовской едой. Салли любила делать вид, что ест все, что хочет, но на самом деле она только брала все, что хочет, а дальше клевала по чуть-чуть – то ли не могла, то ли не желала наедаться. Когда кто-нибудь отпускал комментарии о ее острых, как бритва, ключицах и торчащих ребрах, она все списывала на быстрый метаболизм – ведь худоба с усилиями пробуждает не такую зависть, как худоба без усилий.
Я наблюдаю за Эллой. Она режет помидоры на ровные четвертинки и никак не реагирует.
– Интересно, как у человека получается так аккуратно писать. – Салли делает вид, что изучает меню. – Я и имя-то свое поди не напишу уже!
Никто не заглатывает наживку, кроме Адриана, который начинает рассказывать, как пытался писать свой роман от руки, но не смог разобрать собственные каракули.
– А вдруг я написал первую главу книги, которая могла стать классикой американской литературы? Но никто никогда об этом не узнает!
Адриан разглагольствует, девушки смеются, то ли над его словами, то ли – вероятнее – над ним самим, а их мужья по большей части хранят молчание, некоторые копаются в телефонах. Взгляд Джоны на миг пересекается с моим, и он, должно быть, вспоминает, как я выгляжу без одежды, – если, конечно, я не сливаюсь в его памяти со всеми прочими уэслианскими девицами.
Холодный палец ныряет за корсаж моего платья. Я не видела, как Салли вышла из-за стола, но вот она стоит у меня за спиной и шипит на ухо:
– Пошли со мной!
Я послушно поднимаюсь, избегая смотреть на Адриана. Мы выходим в холл, который, слава богу, пуст, если не считать красных и черных воздушных шариков, сбившихся в стайку под потолком. Салли оборачивается:
– Ты ездила к Кевину.
Я не подтверждаю ее слова и не спрашиваю, откуда она знает. У меня есть более насущные вопросы, и мне позарез нужны ответы.
– Что на самом деле произошло в ту ночь, когда Флора погибла? Пока мы с Кевином были вместе, где была ты? Видела пост на ДАПе о блондинке, бежавшей из Баттс-С?
Она разглаживает пальцем брови, но я вижу, что она пытается скрыть потрясение.
– Не помню. С каким-то парнем была.
Я пытаюсь подобраться с другой стороны:
– Что произошло, когда мы ездили в Дартмут? Я проснулась, а тебя рядом не было.
Она наклоняет голову:
– Зачем спрашивать? Ты и так знаешь.
На языке у меня привкус металла:
– Но почему?
– Сначала были мы – мы с тобой. А потом ты увязла в этой возне с Кевином и Флорой. Я же видела, что он тот еще фрукт. Не стоил он того, чтобы ради него все разрушить.
Я опускаюсь в кожаное кресло, распахнувшее мне свои холодные объятия.
– Вовсе я не увязала…
Она вскидывает растопыренные ладони:
– Да ладно! Ты чуть ли не умоляла меня поехать с тобой в Дартмут. Он меня поцеловал, мы перепихнулись. Похотливый пижон, только и всего.
Я снова атакую, пока она не вывернулась.
– Лорен рассказала мне про Иви. Ты говорила о ней так, словно она жива. Ты как-то причастна к ее смерти?
Произнося эти слова, я сама не уверена, какую «ее» я имею в виду – Иви, Флору или их обеих.
Салли дергает головой, но не отвечает.
– Скажи мне правду! – Я отодвигаюсь от нее. – Скажи мне: ты подбила Флору вскрыть вены?
– Я тут ни при чем. Это сделала ты. Браво, что тут сказать! Эсэмэски у тебя получились – прям жуть.
Я не отстаю, понимая, что она по-прежнему темнит:
– Ты вернулась в Баттс и подбила ее на самоубийство, пока я была с Кевином?
– Амб, – Салли кладет руки мне на колени и нависает надо мной, – нельзя заставить человека сделать то, чего он сам делать не собирался. А если можно – то это ты убила Флору.
– Слоан! – почти выкрикиваю я. Может, хотя бы ее настоящее имя привлечет ее внимание?..
Она опускается в кресло рядом со мной.
– Ты видела эсэмэски в телефоне Кевина. Он куче девок писал. Ты не была для него единственной. А для меня была! – Она хрустит костяшками пальцев. – Какая тебе вообще разница, как все было? Ты же терпеть не могла Флору!
– Ничего подобного, – возражаю я. – Я просто…
– Да брось ты! – перебивает Салли. – Вот я хотя бы готова в этом признаться. Я ее терпеть не могла. Она
