– Добро пожаловать, посланник! Зачем приехал и какую имеешь просьбу?
– Главнокомандующий наш,– ответил Муравьев,– желает войти в тесные сношения с вами и хочет утвердить торговлю на пользу обеих держав.
Затем он изложил подробно причины этого посольства. Но несмотря на все красноречие, ему не удалось убедить Магмет-Рахима в выгодах, которые произойдут от перемены торгового пути. Хан отвечал на все решительным отказом и в заключение сказал:
– Жители Мангышлака мне покорны. Для чего же я соглашусь переменить путь и отниму у них выгоды, которые они теперь имеют?
Как ни уговаривал хана Муравьев, обещая даже, что в случае согласия и дружбы враги его будут и русскими врагами,– все было напрасно: хан не переменил решения. Аудиенция была окончена.
Пока шли переговоры, двое ханских служителей принесли халат из золотой парчи с богатым к нему кушаком из дорогой ткани, на котором висел кинжал в серебряной оправе. Это были ханские подарки Муравьеву. По обычаю страны он тут же надел халат поверх своего мундира и в этом уборе отошел от кибитки. У ворот дворца его ожидал прекрасный серый жеребец туркменской породы. Едва Муравьев сел в седло, как двое туркмен повели коня под уздцы, двое поместились возле стремян, и торжественное шествие посланника направилось по улицам Хивы к дому верховного визиря.
Собираясь в обратный путь, Муравьев послал к оружейнику поправить свое двуствольное ружье. Его возвратили за два дня до отъезда починенным очень дурно, но зато оно оказало Муравьеву другого рода услугу. Когда он хотел зарядить его, оказалось, что левый ствол чем-то засорен; его осмотрели и вытащили из него свернутую бумажку: это было коллективное письмо русских пленных; они извещали, что их три тысячи человек, и просили довести о их судьбе до сведений государя.
Двадцать первого ноября Муравьев покинул Хиву. Он пустился теперь по новой, пролегавшей мимо текинских владений дороге, которая была значительно короче, хотя и гораздо опасней. Сильная стужа очень замедляла поход, а между тем явилось опасение, что корвет при наступлении зимы возвратится назад в Баку, не дождавшись посла. Нетерпение Муравьева скорее достигнуть берега и узнать свою участь было так сильно, что он бросил наконец караван и уехал в сопровождении только трех туркмен. Тринадцатого ноября он был уже на берегу, корвет его еще ждал, и легко представить, с какой радостью он встречен был офицерами, уже терявшими надежду увидеть его в этой жизни. Муравьев прибыл вовремя. Не полагая, чтобы пребывание Муравьева в Хиве было так продолжительно, корвет не запасся продовольствием и потому все это время бедствовал: целый месяц люди держались на половинной порции; из ста сорока матросов пять уже умерло, а из остальных только двадцать были здоровы. С половины ноября в заливе стал показываться лед, и опоздай Муравьев еще на день-два, корвет неминуемо ушел бы назад.
Обратное плавание длилось шесть дней. Двадцать четвертого декабря корвет вошел уже в Бакинский рейд, а семнадцатого января 1820 года Муравьев приехал в Дербент, где представился Ермолову и отдал ему отчет в своем путешествии. С ним вместе представились Ермолову два хивинские посланника, которые торжественно и вручили ему письмо от своего повелителя.
“Отец победы Абул-Гази-Магмед-Рахим-хан,– сказано было в этом письме,– приветствует высокостепенного и высокопочтенного главнокомандующего Ермолова, который да будет нашей монаршей милостью отличен и да ведает:
Усердное письмо об обращении по дружбе и знакомству, присланное с И. Н. Муравьевым, предстоящие при дворе нашем чиновники получили, и содержание оного стало известно. Что касается до писания твоего, чтобы основание дружбы было возобновлено и утверждено через продолжение между нами сношений, и старанием обеих сторон купцы имели бы открытые пути и спокойно пользовались бы торговлей, то по сему делу будь известен, что ныне караваны и купцы безопасно и спокойно ездят в сторону Яика и Астраханского владения. А как ямудские и гокланские народы некоторые служат нам, а другие Каджару, то когда по воле Божией поступят и они под власть нашу, тогда может исполниться то, что угодно будет Богу”.
“Передав пышное письмо,– говорит Ермолов,– послы передали мне и ничтожные подарки: две хорошие шали, десять бухарских мерлушек, два простых седла и несколько фунтов изюма”.
Впрочем, нужно сказать, что два жеребца, присланные в подарок Ермолову, остались за морем по невозможности перевезти их с собою. Хивинских посланников отдарили перстнями и отправили в Тифлис, где они должны были провести зиму, чтобы весной возвратиться на родину.
Ермолов очень ценил совершенное Муравьевым путешествие. “С почтением смотрю на ваши труды и на твердость, с которой вы превозмогли и затруднения и самую опасность, противоставшие исполнению возложенного на вас поручения,– писал он Муравьеву по поводу его экспедиции.– Вы собственно мне сделали честь, оправдав выбор мой исполнением столь трудного поручения, и я почитаю себя обязанным представить Государю Императору об отличном усердии вашем к пользе его службы”.
Действительно, хотя попытка открыть сношения с Хивой и не увенчалась полным успехом, однако же посольство не осталось без результата: Муравьев собрал положительные сведения о стране, до тех пор совершенно неизвестной, и убедился в возможности с большим успехом действовать против Хивы даже оружием. “Безбрежные и горючие степи, окружающие эту страну,– говорит он в своих записках, составляют ее главную силу. Это препятствие, положенное самой природой, может устрашить другой народ, но не русский. Трехтысячного отряда достаточно, чтобы покорить и удержать за Россией ханство, столь важное для нас при открытии торговых сношений с Азией”. Таково мнение, которое вынес из знакомства с Хивой Муравьев, этот истинно мужественный и непоколебимый русский человек, который в тяжелом заточении, среди свирепых дикарей, лицом к лицу с мучительной смертью, беспрерывно ему угрожавшей, помышлял только о благе своей родной страны.
Обстоятельный журнал Муравьева, его записки и донесение Ермолова имели своим последствием то, что в Петербурге решено было снарядить еще раз экспедицию к восточным берегам Каспийского моря и окончательно выбрать места под русские укрепления.
Новая экспедиция отправлена была в 1821 году опять под начальством Муравьева, и результатом ее было обстоятельное обозрение Балаханского залива, а главное – осмотр Балаханских гор, вернее – отрасли их, где есть леса, хорошая пресная вода и пастбища. Горы эти, считавшиеся богатейшим местом по всему восточному берегу Каспийского моря и соединявшие всевозможные выгоды с хорошим климатом, могли бы, при построении на них укреплений, как полагал Муравьев, привлечь в окрестности многолюдные кочевья рассеянных ямудов, из которых было бы можно составить впоследствии отличную конницу исключительно для препровождения наших степных караванов. Некоторое устройство, введенное в эту конницу, конечно дало бы ей решительное превосходство над прочими племенами туркмен, зависевшими от хана, а это повело бы их к соединению между собой так, что от берегов Каспийского моря до владений хивинских вся дорога пролегала бы среди народа, расположенного к России, и, таким образом, открылся бы кратчайший и безопаснейший путь, который поставил бы торговле большие выгоды.
Занятия Муравьева в Балаханских горах продлились до самой осени. Приближались неразлучные с нею в Каспийском море опасные бури, а провиант между тем истощился, между людьми открылись болезни. Муравьев вынужден был возвратиться назад, не успев закончить обозрение Карабугазского и Киндерлинского заливов.
Донося о результатах новой экспедиции и развивая мысль о пользе устройства на восточном берегу Каспия укреплений, Ермолов, однако же, не скрывал всех трудностей предприятия.
“Но так как,– замечает он в донесении,– нельзя не согласиться, что торговые сношения с Хивою, а паче посредством оной с Бухарией, могут представить большие выгоды, и, оными еще не ограничиваясь, можно сильному государству иметь в предмете распространение их и до севера Индии, то в таком смысле нет затруднений, кои не достойны бы были испытания”.
На этом донесении, к сожалению, все дело и кончилось. Со стороны министерства не последовало никаких дальнейших распоряжений, и вопрос об утверждении русского владычества на восточном берегу Каспийского моря снова отодвинулся на целое десятилетие, до тех пор, пока талантливый и энергичный начальник Оренбургского края генерал-адъютант граф Сухтелен вновь не поставил его на очередь и не начал действовать, но уже со стороны оренбургских степей.
XXI. АДЫГСКИЙ НАРОД
От берегов Черного моря далеко на восток, до лесистой Чечни, в границах, очерчиваемых с севера Кубанью и Малкой, с незапамятных времен, живут черкесские племена, широкой полосою занимая северные склоны Кавказского хребта, то плотно примыкая к ним, то оттесняемые от них на прилежащие равнины другими народностями: абазинами – между Лабой и Урупом, карачаевцами, расположившимися вокруг величавого Эльбруса, осетинами – в верховьях Терека, в землях, прорезываемых Военно-Грузинской дорогой.
