Райиха назвала Мевлюта «управляющим» с одинаковой долей любви и насмешки, потому что на самом деле в этой роли выступал не Мевлют, а сам хозяин кафе, шеф Тахсин из Трабзона. Он называл трех работников своего кафе «сотрудниками» и требовал, чтобы они избегали называть его «шеф», а вместо этого называли бы «капитан». Однако новшество привело только к тому, что работники от волнения стали называть его «шефом» гораздо чаще.
Мевлют вскоре понял, что ему предложили эту работу только потому, что шеф Тахсин не доверял своим подчиненным. Он обедал дома с семьей и приходил каждый день к вечеру, чтобы принять кассу у управляющего. Он сам проверял все чеки и затем закрывал кафе до следующего дня. Круглосуточные закусочные на проспекте Истикляль были всегда переполнены и оживленны, но кафе «Бинбом» располагалось в таком закоулке, что любой, кто добирался туда вечером, был либо заблудившимся, либо пьяным или находился в поисках сигарет и выпивки.
В обязанности Мевлюта входило открывать кафе по утрам в десять часов и сидеть за кассой до восьми вечера, а также следить, чтобы все шло гладко. Несмотря на то что маленькое и тесное кафе было далеко от центральной улицы, дела у него шли неплохо. Посетителями кафе «Бинбом» были в основном случайные прохожие и наемные рабочие из крошечных контор в близлежащих переулках – фотостудий, рекламных агентств, дешевых ресторанов и ночных забегаловок с классической турецкой музыкой.
Мевлют сразу понял, что опасения шефа Тахсина по поводу честности работников были небезосновательны. Работники кафе использовали уловку, о которой Мевлют знал раньше и о которой предупреждал его шеф: они недокладывали в сэндвичи сыр, мясной фарш, соленья, говяжьи сосиски и томатную пасту и то, что получали за лишние порции, забирали себе. Капитан Тахсин, однако, разработал контрмеры, о которых он с гордостью рассказал Мевлюту: каждый день владелец пекарни «Тайфун», его хороший знакомый из Ризе, который поставлял в «Бинбом» хлеб для сэндвичей и булочки для гамбургеров, звонил капитану, чтобы сообщить, сколько именно батонов он доставил в тот день. Подобная арифметика мешала персоналу использовать сыр и фарш, сэкономленный на других порциях. Правда, работники легко проворачивали то же самое с апельсиновым, гранатовым или яблочным соком, а так как тут услужливого булочника не было и лишние стаканы подсчитать было некому, управляющему Мевлюту оставалось смотреть в оба.
Главной обязанностью Мевлюта, однако, было следить за тем, чтобы ни один посетитель не уходил без кассового чека: это великое изобретение получило распространение в Стамбуле пять лет назад. Капитан верил, что не важно, как много пройдохи украдут сыра, не важно, сколько подслащенной воды они тайком под прилавком подливают в неполный стакан апельсинового сока. Работники не смогут обмануть его, если каждый покупатель получит чек. Чтобы обеспечить дисциплину, капитан время от времени подсылал в кафе одного или другого своего знакомого. Секретный ревизор должен был попросить скидку на заказ в обмен на согласие забыть про чек. Если кассир соглашался, это значило, что он крадет деньги и должен быть немедленно уволен – как предшественник Мевлюта.
Мевлют относился к коллегам по кафе не как к врагам, ожидающим удобного случая, чтобы обмануть своего трабзонского босса, а как к усердной команде ресторанного корабля, на котором они все плывут. Он всегда работал с улыбкой и получал подлинное удовольствие, хваля работу коллег: «Ах, как ты чудесно пожарил этот тост!» или «Господи, какой у тебя денер-кебаб получился приятный и хрустящий!». Если команда кафе работала хорошо, а день выдался удачный, то Мевлют, полный гордости, послушно докладывал об этом вечером начальнику.
Сдав вахту капитану, он бежал домой, чтобы глотнуть чашку мерджимека или тарханы[60], заботливо сваренного Райихой, краешком глаза поглядывая в телевизор. Так как работникам позволялось брать для собственного употребления столько сэндвичей и кебабов, сколько они хотели, Мевлют никогда не приходил домой голодным и не просил много на обед. Прихлебывая суп, он любил рассматривать школьные учебники Фатьмы, особенно буквы, цифры и фразы, которые она выводила красивой ручкой по белым страницам тетради (в его время тетрадки были из дешевой желтой бумаги). Он по-прежнему уходил торговать бузой ближе к концу вечерних новостей и продавал ее до половины двенадцатого.
Теперь, когда Мевлют имел постоянный источник дохода, он не чувствовал давящей необходимости продать на стаканчик больше или искать новых покупателей в старых районах за Золотым Рогом, где водились злые собаки. Однажды летним вечером он навестил Святого Наставника и его учеников, прихватив тележку с мороженым; те вынесли ему поднос, на котором стояли пузатенькие чайные стаканчики, которые он наполнил до краев. С того самого дня он стучался к ним в дверь всегда, когда чувствовал потребность с кем-то поговорить, а буза всегда служила тому оправданием, так что с наступлением зимних холодов его визиты продолжились. Чтобы никто не подумал, что он приходит ради торговли, а не ради возвышенной беседы, он настоял, чтобы мороженое или буза каждый третий визит были за его счет, пока один из посетителей однажды не назвал это «пожертвованием святой обители». Встречи со старцем назывались «беседами».
Прошел почти год с первого прихода его к старику. Наконец Мевлют догадался, что квартира, в которой старец давал своим ученикам частные уроки по искусству османской каллиграфии, была также тайным местом встречи его секты. Одной из причин, почему Мевлют так поздно понял это, было то, что посетители квартиры, которая служила духовным центром, были по характеру тихими и замкнутыми. К тому же сам Мевлют долго не придавал значения происходящему. Он был так счастлив бывать у старца и знать, что в каждый четверг вечером старик найдет время поговорить с ним и выслушать его проблемы – даже если это займет всего пять минут, – что старался не думать обо всем, что могло испортить его счастье. Кто-то однажды пригласил Мевлюта на «вторничные беседы», обычно собиравшие от двадцати пяти до тридцати человек, на которых Святой Наставник беседовал с каждым, кто стучался в его дверь, но Мевлют отказался от приглашения.
Иногда он беспокоился, что, посещая тайную секту, совершает что-то незаконное, но всякий раз успокаивал себя, что, если бы это были плохие люди, которые совершают нечто дурное, у них бы не было огромного портрета Ататюрка на стене. Вскоре, однако, он понял, что портрет Ататюрка был там только для прикрытия – вроде того плаката с Ататюрком в шляпе, который висел прямо на входе в логово коммунистов на Кюльтепе, где они с Ферхатом часто бывали школьниками. Если полиция нагрянет в дом, благочестивые ученики могли бы сказать: «Какая-то ошибка! Мы все любим Ататюрка!» Единственным различием между коммунистами и политическими исламистами было то, что коммунисты критиковали Ататюрка постоянно. Но на самом деле верили в него; а исламисты никогда не говорили ни слова против лидера нации, хотя совершенно его не любили. Мевлют в душе сочувствовал последним, однако, когда некоторые наиболее дерзкие и откровенные из последователей Святого Наставника заявляли: «Ататюрк разрушил нашу славную пятисотлетнюю традицию каллиграфии, пытаясь подражать Западу со своей алфавитной революцией», он делал вид, что ничего не слышит.
Точно так же Мевлют не одобрял тех учеников, которые лезли из кожи вон, чтобы обратить на себя внимание учителя, но сразу начинали сплетничать и обсуждать телепрограммы, как только он выходил из комнаты. Ни в одной из комнат в квартире Святого Наставника Мевлют не заметил телевизора, и это беспокоило его, потому что в его глазах отсутствие «ящика» служило подтверждением тому, что здесь затевается что-то опасное. Посещавшие старца неофиты легко могли бы обрасти проблемами при следующем военном перевороте. С другой стороны, старик никогда не говорил Мевлюту ничего, что могло бы быть истолковано как политическая пропаганда или идеологическая обработка.
Райиха. Когда Мевлют работал в кафе, а Фатьма уходила в школу, у меня появилось много времени на вышивание. Нам больше не надо было беспокоиться о том, как свести концы с концами, и я работала потому, что мне нравилось вышивать, и потому еще, что мне было приятно самой зарабатывать деньги для себя. Чаще всего клиенты мне давали какую-нибудь картинку или страницу из журнала… Но иногда говорили: «Сама реши». Когда приходилось решать самой, я оказывалась в тупике, бесконечно рассматривая ткань, спрашивая себя, что я должна сделать, что я должна вышить на ней? Иногда идеи переполняли меня: узоры, цветы, облака, скачущие по полям газели. Я могла нанести их на занавески, наволочки, пододеяльники, скатерти и салфетки.
