Мевлют не мог теперь перекатить свою тележку через бетонные барьеры и металлические ограждения вдоль всей шестиполосной магистрали, не мог он использовать и надземные пешеходные переходы. Самая короткая дорога, по которой он раньше всегда добирался домой, продираясь через толпы на проспекте Истикляль, была уже недоступна. У него оставался только один выход – идти длинным путем через Талимхане. Проспект Истикляль сделали пешеходной зоной, оставив только одну трамвайную линию, которую в газетах называли «ностальгической» (это слово не нравилось Мевлюту, а бесконечные дорожные работы привели к рытвинам всю улицу); в результате крупные иностранные компании наоткрывали магазинов вдоль всего проспекта, из-за чего уличным торговцам стало просто нечего там ловить. Полиция Бейоглу патрулировала проспект, не давая жить всем, кто торговал бубликами-симитами, кассетами, жареными мидиями, фрикадельками, орехами, кто чинил зажигалки, жарил сосиски и делал сэндвичи не только вдоль Истикляля, но и на боковых улочках. Один из торговцев, который торговал жаренной печенью по-албански и не делал секрета из своих связей с полицейским отделением Бейоглу, поведал Мевлюту, что все уличные торговцы, работавшие вокруг Истикляля, либо переодетые полицейские, либо осведомители, ежедневно докладывавшие в полицию о ситуации в районе.
Толпы на Бейоглу, неумолимо текущие по улицам, как притоки огромной реки, вновь изменили направление – люди начали собираться на других углах и перекрестках. Уличные торговцы немедленно бросились к этим новым местам сборищ, хотя полиция беспощадно разгоняла их. Со временем торговцев сменили ларьки по продаже сэндвичей и кебабов, потом на место ларьков пришли кафе с кебабами и киоски с сигаретами и газетами. В конце концов местные мини-маркеты принялись продавать перед входом денер-кебабы и мороженое, а продавцы фруктов и овощей начали работать всю ночь, и все это сопровождалось включенным на всю катушку непрерывным потоком турецкой поп-музыки. Эти изменения, маленькие и большие, выявили множество интересных новых мест, где, как думал Мевлют, он мог на некоторое время оставлять свою тележку.
На улице в Талимхане, на углу, где шла стройка и была свалена куча старых деревянных лесов, стоял старый заброшенный греческий дом. Некоторое время Мевлют начал появляться здесь со своей тележкой и ждать дневных покупателей. Через дорогу располагалось управление по электроснабжению, и люди, выстроившиеся там в очередь для оплаты счетов, установки счетчиков, восстановления электроснабжения, вскоре обнаруживали поблизости продавца плова. Мевлют уже начал было думать, что может продавать больше риса, если станет проводить обеденное время здесь, а не в Кабаташе, но охранник стройки, который ел бесплатно в обмен на то, что смотрел в другую сторону, велел Мевлюту убираться, потому что его боссам не нравилась подобная торговля.
На пару сотен метров дальше Мевлют нашел другое место, прямо рядом с руинами театра «Шан», сгоревшего два года назад. Это столетнее деревянное здание, принадлежавшее армянскому благотворительному фонду, исчезло холодной зимней ночью 1987 года. Мевлют помнил – он тогда поздно вечером продавал бузу на Таксиме, увидел вдали огонь и пошел смотреть на пожар вместе со многими другими горожанами. Распространились слухи о поджоге, поскольку старый театр, известный концертами западной музыки, однажды дал представление, в котором содержались насмешки над исламистами. Мевлют считал, что представление, которое хотя бы в чем-то высмеивало ислам, было, конечно, недопустимым, но в то же время сжечь целое здание было чересчур. Теперь, стоя здесь, замерзая от холода и дожидаясь покупателей, он думал о душе ночного сторожа, который сгорел в этом здании; о распространенном суеверии, что каждый проведший приятный вечер в этом театре обречен умереть молодым, и о том, что в давнее время эта местность и вся площадь Таксим были армянским кладбищем. Здравый смысл подсказывал – никто не придет в это укромное место ради тарелки плова с курицей. Он провел здесь пять дней, прежде чем отправился на дальнейшие поиски.
В конце концов пристанищем ресторана на колесах стал маленький уголок в Талимхане, на окраинных улицах квартала Эльмадаг, на одной из улиц, которая спускалась к Долап-Дере и шла вокруг Харбийе. Здесь у Мевлюта еще были постоянные ночные покупатели бузы, но днем этот мир совершенно менялся. Иногда Мевлют оставлял свою тележку в парикмахерской у сгоревшего театра, чтобы свободно погулять мимо местных магазинов автозапчастей, бакалейных, дешевых закусочных, крошечных агентств недвижимости, мастерских мебельщиков и лавок электриков. В Кабаташе, если Мевлюту нужно было в туалет или он хотел пройтись, он оставлял тележку соседу, который рядом продавал фаршированные мидии, но всегда торопился назад, чтобы не упустить покупателя. Здесь, однако, он оставлял свою тележку так, будто бы убегал от нее. Иногда он чувствовал грешное желание совсем ее бросить.
Однажды в Харбийе Мевлют вновь увидел Нериман, шагавшую впереди, и с удивлением почувствовал, как забилось его сердце. Впечатление было странным, он чувствовал себя так, будто столкнулся на улице с самим собой молодым. Когда женщина остановилась рассмотреть витрину, Мевлют увидел, что это была совсем не Нериман. Он понял, что мысль о ней таилась где-то в глубине сознания в те дни, когда он ходил мимо турагентств в Харбийе. Внезапно забытые видения пятнадцатилетней давности начали проступать сквозь туман памяти: улицы Стамбула, которые были намного свободнее; наслаждение от мастурбации; листья, которые осенью падали с каштановых и платановых деревьев; доброта, которую люди проявляли к маленькому мальчику, продававшему йогурт… Все это было связано с бременем одиночества и печали, которые он тогда носил в своем сердце, но теперь он вспоминал свою жизнь пятнадцать лет назад как совершенно счастливое время. Теперь он ощущал необычное чувство сожаления, как будто прожил свою жизнь зря. И все же он был счастлив с Райихой!
Когда после одной такой прогулки он вернулся к сгоревшему театру, тележки не было. Мевлют не поверил своим глазам. Стоял хмурый зимний день. Он пошел к парикмахерской, в которой уже горели вечерние огни.
– Твою тележку жандармерия забрала, – сообщил парикмахер. – Я говорил им, что ты скоро вернешься, но они не слушали.
За все годы работы уличным торговцем такое с Мевлютом случилось впервые.
Ферхат. Мевлют лишился своей тележки в то время, когда я начал работать контролером счетчиков в управлении по электроснабжению, офис которого располагался на Таксиме в здании, похожем на отель «Хилтон». Но с Мевлютом мы никогда не сталкивались. Если бы я знал, что он торчит со своей тележкой поблизости, подошел бы я посмотреть на него? Не уверен.
На свадьбе Коркута Мевлют только мельком взглянул на других дочерей Абдуррахмана-эфенди – так чтó мне до того, писал ли он свои письма одной или другой. Я понятия не имел, что он мечтал о Самихе до тех пор, пока не сбежал с Райихой. Он ведь стеснялся сказать это мне. Так что я не беспокоюсь ни о чем. Но с точки зрения внешних приличий, которым мы должны следовать в обществе, теперь нам трудно оставаться друзьями: Мевлют писал любовные письма девушке, которая в конце концов стала моей женой… Вне зависимости от того, что мы лично чувствуем, в этой стране трудно двоим мужчинам в такой «публичной» ситуации воздержаться от того, чтобы немедленно не набить друг другу морду при случайной встрече на улице. О том, чтобы пожимать друг другу руки и оставаться друзьями, как раньше, и речи не идет.
В тот день, когда полиция конфисковала его тележку для плова, Мевлют вернулся в обычное время. Вначале Райиха даже не заметила, что тележка не привязана к ореховому дереву в саду за домом. Но, взглянув на лицо мужа, она поняла, что произошло какое-то несчастье.
– Ничего, – сказал Мевлют. – Я первым делом завтра утром пойду и заберу ее.
Он сказал дочерям, что из одного колеса выпал винтик и он оставил тележку другу в соседнем квартале, который починит ее. Он дал дочерям по жевательной резинке с картинкой под оберткой. На обед все досыта наелись свежего риса, который сварила Райиха, и курицы, которую она нажарила Мевлюту продавать на следующий день.
– Давайте оставим немного плова для наших покупателей на послезавтра, – предложила Райиха, возвращая недоеденную курицу в кастрюлю и ставя ее в холодильник.
Тем же вечером одна из постоянных покупательниц Мевлюта, когда он наливал ей на пороге кухонного черного хода бузу, сказала:
– Мевлют-эфенди, сегодня вечером мы пили ракы и бузу покупать не собирались. Но ваш голос звучал так жалобно, так печально, что мы не смогли удержаться.
