…Я так уже привыкла к тому, что Глеб редко звонит… «Ну, что поделаешь, – утешала я себя, как все, наверное, матери женатых сыновей, – у него семья, ребеночек, а уж я как-нибудь…» И вдруг Глеб стал звонить почти каждый день! Стал часто заезжать и ко мне, и даже к бабушке, живущей за городом… Казалось, надо радоваться. Тем более что и объяснение этому было – твой уход. На все вопросы о семье сын отвечал, что все, мол, нормально… Нет, я не радовалась! Я тревожно ожидала какого-то серьезного разговора…
Ты помнишь нашу беседу втроем: сын, ты и я? Ты молчаливо поддерживал Глеба, а я уговаривала вернуться в семью. Но ты ни от кого теперь, кроме меня, не узнаешь о тех разговорах, которые были у меня с Глебом без тебя…
Мой сын все делал ответственно и основательно. Воцерковлялся он сразу с поста, а на первую исповедь собирался ехать к моему батюшке в Тихвинский – в Рождественский сочельник. Глеб даже грехи свои записывал «конструктивно» – по православной книжке, в специальную тетрадку с таблицей и «шифрами». Я думаю, что в его рабочем компьютере остался особый файл-с грехами…
Наступал Новый год. Мы решили не прерывать поста в новогоднюю ночь, не пить, не смотреть телевизор, не сидеть за столом. Мы придумали себе необычный праздник: ездить по друзьям на машине, поздравлять, дарить маленькие подарки и, ссылаясь на то, что «мы за рулем, причем, все за одним», не задерживаться за накрытыми столами.
С кем ты встречал тот Новый год, не знаю. А наша программа удалась на славу! Мы действительно и сами повеселились, и людей порадовали, и поста не нарушили! Мчась по совершенно пустому шоссе, радовались тому, что летим по «зеленой волне»:
– Смотри, смотри, мама, ни одного красного светофора! Вот как год у нас с тобой начинается! Я думаю, в этом году и у тебя, и у меня все устроится! Это будет наш самый счастливый год!
В конце концов, я устала и задремала в машине после очередного визита. Открыла глаза: надо мной уже открытая пасть «ракушки», и сын смеется:
– Где же это ты все-таки втихаря наклюкалась? Здесь досыпать-то будешь, или, может, домой пойдем?
Проснулись мы оба около полудня, сползлись в халатах на кухню и уселись пить кофе. Завтрак плавно переходил в обед или ужин, и мы так и не поднимались из-за стола, проговорили допоздна…
Глеб как будто чувствовал, что это – наш последний разговор… Он выговаривался так искренне, так откровенно и прямодушно, словно знал, что не успеет высказать все это у аналоя… Я так много услышала от него о тех годах его жизни, которые прошли без меня… Оказывается, он сейчас снова с Настей, с той нашей любимой Настей, с которой дружил с восьмого класса. Потом на втором курсе института они по-глупому рассорились, и Настя срочно вышла замуж. Глеб тогда с ума сходил от горя, а потом тоже женился. Теперь Настя с двумя маленькими сыновьями живет одна, и Глеб строил свои планы…
Он говорил, что не чувствует своей вины перед женой, что расстались они не по его, а по ее инициативе. Жене всегда было мало денег, ей казалась плохой и неудобной та квартира, которую мы купили Глебу, она заставила его требовать отдать им мое жилье… А вот Верочка!…
– Мам, я ведь и назвал ее так, как ты хотела, самым твоим любимым именем! Все эти годы я просил жену поехать с Верочкой на дачу и окрестить ее в сельском храме, у Тихвинской! Но жена-то сама крестилась недавно и все твердит, что «у ребенка должен быть сознательный выбор!»
Говорили мы с сыном и о тебе, разумеется. Глеб снова уверял меня, что ты ведешь себя просто как взбунтовавшийся подросток. Он умолял меня терпеть и прощать. Он очень-очень любил тебя, он в тебя верил… Глеб рассказывал мне о своих друзьях, бывших одноклассниках, которых я помнила еще детьми, об однокурсниках и коллегах, с которыми вместе работает… Благодаря тому последнему разговору, я знала, кого через пять дней звать на поминки… Кому раздавать его аппаратуру, рубашки, дискеты… Бедный мой мальчик как бы оставлял мне свое завещание.
– Верочку надо не только крестить, ее надо воспитывать в Боге, а то получится, как со мной… Я только сейчас начинаю понимать, что жил неправильно, и знаю теперь, как надо мне учиться жить…
На следующий день он позвонил мне с утра и сказал, что плохо себя чувствует, что вызвал «скорую» и просил не беспокоиться: просто давление подскочило из-за слякотной погоды. Когда ты пригнал, наконец,, машину, я не дала тебе даже раздеться – мы поехали за Глебом и привезли его домой. Еще одна «скорая». Укол «магнезии», веселая шутка врача, шлепнувшего его по широченной спине:
– Пустяки! Такой малый жить будет!
Глеб заснул после укола, а я не спала. Я бегала всю ночь смотреть, как он спит, и слушать, как он дышит. К утру нам с тобой как-то не понравилось его дыхание. Мы позвонили знакомому врачу, твоему «брату» и попросили приехать, а тот велел немедленно вызывать снова «скорую».
Врач этой третьей «скорой» пытался уже реанимировать нашего мальчика… Он открыл ему глаз, проверяя реакцию зрачка. Мне казалось, что сын видит меня. Но тут с елки, прямо на роговицу, упала иголка. Глаз остался неподвижным…
Сын остывал у меня на руках. Я молилась, я гладила его по лицу, по плотному мускулистому телу, я плакала и не видела, не понимала ничего, вокруг нас с Глебом, происходящего… Я только смутно помню, что приходили какие-то люди, милиция, наш друг уложил Глебочку на стол, и обмыл его, и стал читать Псалтирь…
Мой единственный сын Глеб родился 5 июля 1970 года и умер 3 января 1999 года… Я все время вижу эти два кадра: голенького, крохотного его заворачивают в простынку… 15.20… Такого же голенького… Большого, крепкого, мускулистого его заворачивают в простынку… 10.40…
И между этими двумя кадрами – вся моя жизнь. Вся – потому что до рождения Глеба я была каким-то почти бессмысленным существом, невероятно активным, куда-то рвущимся, но все же бессмысленным. А сейчас жизнь кончилась. Осталось ее осмысление.
Я смотрела на мир через залитые слезами очки и смутно различала какие-то расплывающиеся пятна. То же самое, видимо, было и в моей голове, и в душе, и в сердце… Зачем мы с тобой ходили в милицию и что там объясняли? Кто и когда звонил в Казанский Собор? Что я делала все это время до похорон? Почему приехали в храм, где всю ночь стоял гроб, мои студенты? В чем лежал Глебочка, и кто выбирал ему костюм? Я помню только голос Олечки в хоре, да иконку «Споручница грешных» на его белых холодных руках… И еще, я помню, кто-то из батюшек сказал мне, что Глеб слова своего не нарушил – он предстал на исповедь перед Господом в Рождественский сочельник. Как и обещал…
Мой мальчик был таким обязательным и надежным… Он всегда держал свое слово.
Девять дней… Сорок дней… Как робот, в каком-то автоматическом режиме я ходила на работу, как-то занималась со студентами. В спокойствии, достигнутом с помощью антидепрессантов, я беседовала с психотерапевтом, но главное – читала вечерами Псалтирь. Изо дня в день, кафизму за кафизмой, по специальному правилу молитвы за усопших. Я не думала, что кто-то заставил или уговорил тебя ночевать дома: мне даже в голову не пришло, что это временно.
Мы почти не виделись с тобой и не разговаривали – ты являлся только на ночлег… С чего этот дикий ор начался? Я что-нибудь спросила?
– Ты что же думаешь, что я вернулся?!!
– …? – Я не знала, что отвечать, я только смотрела с недоумением и жалостью.
– Да, я – сатана, я – сатана!!! – Ты кричал в каком-то истерическом бешенстве, в исступлении и совершенно необъяснимой агрессии.
– Я не вернусь, я не вернусь никогда! Потому что я никогда не брошу масонство! Я не могу это бросить, не могу! Это десять лет моей жизни! С «братством» связаны все мои коммерческие проекты! Только батюшки будут решать, прав я или нет! Не ты, а батюшки! И даже не батюшки, а Бог!
Не помню, что я на это ответила. Вероятнее всего – ничего. Что-то произошло во мне в этот момент. Я перестала пить психотропные таблетки, я никогда больше не пыталась образумить тебя и вернуть. Я почти не плачу с того дня. Скорбь моя и боль, и траур по так рано и странно ушедшему сыну – остались… А за тебя с тех пор я только молюсь. Я знаю, что, действительно, Господь все Сам управит и надеюсь на Его милость и к тебе, и ко мне…
+ + +
В том году Православный Кинофестиваль «Витязь» проводился в Смоленске. Уезжая, я снова оставляла дом на твое попечение.
Огромный и прекрасный Троицкий Собор Смоленска был полон. На специальном возвышении со ступеньками, чтобы можно было приложиться, сияет дивной красотой чудотворная Одигитрия – Смоленская Икона Божией Матери – Путеводительница.
Ты помнишь ту крохотную, нарядную, деревенскую церковку Смоленской Божией Матери с прудиком, погостом и развесистыми ветлами в селе Кривцы|? Мимо нее мы раньше, до открытия новой трассы, ездили на дачу. Помнишь, как иногда заходили в нее подать записки, поставить свечки? Как-то на Троицу мы и Глеба с Ирой в эту церковку завели. Внутри все было убрано березками. Как в лес попали! Старушки в белых платочках совали нам в руки мягкие, невесомые, пахнущие русской печкой, просфоры…
