— Надо постараться не попасть в водоворот, — сказал он.
Граф как ни в чем не бывало продолжал петь. Книгу он закрыл и сунул в карман.
— Давай запускай поскорей свою адскую машину! — крикнул он в промежутке между куплетами, послав невесте преувеличенно спокойный взгляд. Мориц снова принялся за мотор. Последовало несколько глухих неровных толчков — лодка дернулась и развернулась в нужном направлении.
— Браво! — крикнул граф, доставая книгу.
Но мгновение спустя мотор опять остановился.
Мориц покачал головой. Анна-Ирис принялась жалостно хныкать. Граф смеялся и зевал, будто ничего особенного не случилось. Он просунул голову и плечи к Морицу в машинный отсек:
— По такому случаю сам бог велел для поднятия духа, верно?
Мориц почувствовал у подбородка горлышко бутылки. Граф вернулся к своей невесте и опять затянул песню.
Ветер крепчал, вспененные волны сладострастно и безжалостно бурлили вокруг кренящейся лодки. Еще один раз удалось Морицу выжать из мотора признаки жизни, он успел подогнать катер с подветренной стороны к Русалочьему Островку, выпрыгнул на камни и закрепил канат, привязав его к скальному выступу. Граф, смеясь, помог своей невесте сойти на сушу, расположился с ней под прикрытием скалы и снова достал книгу псалмов. Мориц, который лежал в лодке, всунувшись наполовину в машинный отсек, слышал сквозь шум и клокотанье волн развеселое пение графа:
Резал древо в размышленье…
Ветер совсем разбушевался, вдоль берега Тюленьего острова белела кипенная опушка, а водяные валы в проливе вспенились шипучими гребнями.
— Хватит тебе! Прекрати наконец свое глупое пение! — бранчливо сказала Анна-Ирис. — Право, момент для этого неподходящий. К тому же ты без конца поешь один и тот же куплет!
— Ну и что же, куплет-то чудесный, — ответил граф, — этот, где он древо режет. Отличное занятие, как раз по мне! Вот так резать древо в размышленье!
Он поднялся, чтобы посмотреть, как там у Морица дела с мотором, но катер куда-то делся.
— Что за дьявольщина?.. — рявкнул он, раскатисто хохоча, и стал всматриваться в море. Анна-Ирис тоже поднялась. Она указала рукой поверх торопливо бегущих волн и сказала с рыданием в голосе:
— Нет, ты только посмотри! Вон он плывет, далеко-далеко!
Теперь и граф увидел лодку… черную точку вдали среди всей белизны.
— У него, наверно, канат оборвался! — запричитала Анна-Ирис.
— Ну, это навряд ли, — возразил граф. И тут же неистово захлопал себя по ляжкам, точно придя в восторг. — И правда, ей-ей, вон обрывок болтается!
— Да разве же это повод для бурного веселья? — воскликнула Анна-Ирис, ошеломленно глядя на графа. — Ведь мы остались одни-одинешеньки на этом пустынном рифе! Карл Эрик, ведь теперь неизвестно, вернемся ли мы живыми домой!
— Еще как вернемся! — гаркнул граф. И стал карабкаться на самую высокую точку островка. Анна-Ирис, всхлипывая, следовала за ним. Ветер и брызги пены свистели у них в ушах. Граф достал из кармана платок и принялся махать, но ни единой живой души не было видно на обвеянном ветром берегу.
— Спускайся обратно! — кричала Анна-Ирис. — Куда ты меня ведешь? Пошли, бога ради, вниз, там хоть укрыться можно!
— Да-да, сейчас я иду! Сейчас иду! — успокоил ее граф. Он пригнулся, спрятавшись за выступ скалы, и со смаком отхлебнул малую толику из своей карманной бутылки. А затем, сияя радостью, с громогласным пением вернулся к невесте.
Анна-Ирис воззрилась на него. Страх и вместе презрение, ледяное отчаяние и вместе некая решимость сквозили в ее взгляде.
— В жизни еще не попадала в такую глупую и кошмарную историю! — сказала она.
Он обхватил ее руками за плечи и пропел в ответ спокойно и веско:
Резал древо в размышленье,Богу славу возносил!
— Ах, да перестань же ты наконец! — простонала она. — Ты меня доконаешь своими дурачествами! — И добавила угрожающе: — Ты ненадежный человек, Карл Эрик! Ты неверный человек!
С невозмутимым спокойствием, прочувствованно и напористо он ей ответил:
В струн игре с органным пеньемЗвон псалтири нежной слил!
— Звон псалтири! — повторил он проникновенно. — Звон псалтири!
Мориц, хотя и ушел с головой в работу, заметил, конечно, что канат оборвался, но положился на волю судьбы, да и что было проку поднимать шум, граф все равно не мог бы ничем помочь. Катер несло на восток, прямо в бушующий пролив. Пришлось взяться за руль и править, стараясь обходить водовороты — это кое-как удавалось. Вот лодка попала в бурную струю, вздыбленную и жесткую, как подмерзший проселок, и вихрем помчалась дальше на восток, в сторону открытого моря, точно легкий обломок, подхваченный течением каменистого горного потока. Но наконец она выскочила из стремнины, могучий океан принял ее с широким и радушным безразличием и то возносил на гребни мощных валов, где ветер яростно сыпал колючими пенными брызгами, то стягивал вниз, в водные долины, где было мгновение затишья.
Мориц стал обдумывать свое положение. Ну хорошо, ветер крепкий, но о настоящем шторме говорить не приходится. Граф и его невеста, по счастью, в безопасности. На Русалочьем Островке, откуда рукой подать до обитаемой земли, погибнуть никак нельзя. В крайнем случае придется немножко померзнуть, и то вряд ли, у них же есть с собою платки и шали, и всегда можно выбрать защищенное от ветра место.
Но его по-прежнему несет на восток, все дальше в пустынное море, и в поле зрения — ни единого суденышка, ни даже маленькой рыбачьей лодчонки.
А время идет. Долгий и светлый предосенний день уже на исходе. Полыньи солнечного света густеют окраской, море зеленеет. Не очень-то уютно средь этого безмерного водного изобилия, чьей жалкой игрушкой он теперь стал.
Концерт! Он должен был начаться в шесть часов. Ну что ж. Весьма вероятно, его, Морица, хватятся, а уж графа с невестой и подавно. И отправятся на розыски. Скорее всего, на «Тритоне», большом мотоботе консула Хансена, а может, еще и на пароходике «Нептун», который как раз стоит сейчас в гавани. Граф с невестой будут найдены, и сразу выяснится, в каком направлении исчезла лодка. Надо лишь запастись терпением.
Мориц встал и принялся хлопать себя руками по всему телу, чтобы согреться. Перед ним на корме стояла корзина с винными бутылками.
На закате ветер сверх всякого вероятия стал еще усиливаться. Солнце проглянуло из-за облаков, и водная ширь озарилась медным сиянием. Горб Тюленьего острова фиолетово темнел на фоне неба. Пройдет еще несколько часов, пока он исчезнет из виду.
Мориц снова стал возиться с мотором. Но похоже, дело это было довольно безнадежное. Медленно сгущались сумерки. Волны хлестали с яростным воем. Одна за другой зажигались на небе звезды. Голая полоска морского горизонта начала расползаться, тьма гостеприимно разевала зияющую пасть. Пускай. Все равно в голове не укладывается, чтобы скоро мог наступить конец. Нет, надо лишь запастись терпением.
Он встал и начал махать руками, по телу разлилось тепло, и он отогнал прочь мрачные мысли. В памяти проносилась знакомая музыка. Широкое и словно солнцем залитое Largo Гайдна. Он слышал каждый инструмент в отдельности, короткое и медлительное хроматическое соло виолончели, когда свет на мгновение меркнет, как будто тучка закрыла солнце, а затем снова щедро струится ласковыми, теплыми лучами. Да, славно в этом Largo, солнечно и счастливо.
Другая музыка, тоже для струнных. Соло для трубы, марши. «Три военных марша» Шуберта. А ветер высвистывал вокруг лодки длинные пассажи, и постепенно спускалась ночь.
Мориц, напевая себе под нос, принялся опять ковыряться в моторе, просто так, наудачу. Ведь может же быть, что он чудом снова заработает, несмотря ни на что. Но липкое, стылое железо не подавало признаков жизни.
Он повернулся спиной к машине и опять очутился лицом к лицу с пустынной тьмой. Да, что он такое — пылинка в ночи, и только. На память пришли слова Писания: «Вначале сотворил Бог небо и землю, и была тьма над бездною…» И эти библейские слова навеяли память об отце и его удивительном времяпрепровождении на колокольне, где он развешивал свои эоловы арфы. Когда ветер гудел в сушеных овечьих жилах, натянутых в арфах, то словно сверхъестественные силы затевали игру. Это была музыка для усопших и истлевших. Они слышали ее в своих могилах. Ух!
Тут ему вспомнился «Танец блаженных душ» Глюка, и мысли его обратились к Элиане, которая часто напевала эту мелодию. Элиана так музыкальна, она ее пела, баюкая малыша Орфея, вместо колыбельной песни. Ее и еще прелестный маленький Менуэт из Октета Шуберта!
Дьявол и тысяча чертей! Мориц снова отвернулся от тьмы над бездною. Он поразмыслил, не отведать ли ему наливки пастора Шмерлинга, и пришел к выводу, что при существующих необычных обстоятельствах это, пожалуй, позволительно. Наливка была сладкая и тягучая, по вкусу совсем как ликер. Тихий румяный пастор знал, видно, толк в приготовлении питий.
