Современники на Западе сравнивали выступление П. Спаака по силе эмоционального воздействия на общественность с речью У. Черчилля в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской правительственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал «важным вопросом». «Начиная с 1948–1949 гг.», заявил он советским руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха», считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского Союза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и Западного блока»{741}.
Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти что-либо дополнительно о содержательной части выступления П. Спаака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии Генеральной Ассамблеи ООН за живое, можно судить по ответной речи главы делегации А.Я. Вышинского, которая пестрела выражениями: «…Никаких фактов. Одна риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие премьер-министра Бельгии потрачено «на совершенно посторонние и никчемные речи», полные «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и необоснованных положений»{742}. Мои попытки выяснить через Архив внешней политики РФ реакцию в Кремле на выступление Спаака ни к чему не привели. Отказ от поисков соответствующих архивных материалов мотивировался тем, что советские руководители были слишком заняты государственными делами, чтобы обратить внимание на выступление «какого-то Спаака». Каждый, кто видел протоколы заседаний Политбюро, на которых рассматривались десятки и сотни самых различных вопросов, может по достоинству оценить истинные мотивы отказа работников архива.
Некоторое представление о том, насколько в Москве были недовольны выступлением П. Спаака, дают сообщения, поступавшие от посольства СССР в Бельгии (посол в этой стране входил в состав советской делегации на сессии Генеральной Ассамблеи ООН). В одном из них о речи Спаака говорилось, что по своей антисоветской направленности она «превосходила все предшествующие его выступления»{743}. В отчете посольства за 1948 г. предлагались средства давления на Бельгию «на случай, если бы [они] понадобились при известных условиях», с предъявлением «серьезных претензий (в общей или ультимативной форме)»: требования прекращения поставок урановой руды в США, выхода Бельгии из Западного и Атлантического союзов, полной и немедленной репатриации в СССР всех перемещенных лиц из числа советских граждан, запрещения всех эмигрантских антисоветских комитетов «с выдачей нам военных преступников, в них засевших», запрещения органов белогвардейской пропаганды, прекращения бельгийской опеки над Руанда-Урунди{744}.
Были и веские внутриполитические причины, объясняющие заинтересованность властей в нагнетании Холодной войны. Срочно требовалось освежить явно потускневший за годы мировой войны образ врага в лице западных стран, переломить массовую психологию доброжелательности к союзникам, сформировавшуюся в условиях борьбы с нацизмом.
Судя по публичным высказываниям кремлевских руководителей, они опасались, что доверие народных масс к властям не столь велико, как им бы хотелось. Опасения эти были не напрасны. Например, в ходе кампании по выборам в Верховный Совет СССР в конце 1945 — начале 1946 г., «компетентные органы» сообщали с мест «об антисоветских и хулиганских проявлениях», выражавшихся в разбрасывании листовок и распространении частушек антисоветского содержания. Арестованный инвалид войны И.Ф. Туленков призывал избирателей быть осторожными в выборах кандидатов в депутаты, «а то выберем такое правительство, которое снова навяжет нам войну»{745}.
Наибольшие опасения вызывала морально и общественно активизировавшаяся советская интеллигенция. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и «Ленинград» и в репертуаре драматических театров высшее партийно-государственное руководство положило начало многолетним гонениям на творческую интеллигенцию, представители которой обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед иностранщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними последовали другие партийные постановления по так называемым «идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский антиинтеллектуализм послевоенных лет{746}.
Чтобы предотвратить «тлетворное», по их разумению, влияние Запада, власти широко использовали партийный аппарат и агентурную сеть КГБ. В мае 1947 г. М.А. Суслов, возглавлявший Отдел внешней политики ЦК ВКП (б), сообщал руководителям партии и правительства о том, что Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (БОКС) «без разрешения МИД СССР» систематически берет для просмотра иностранные фильмы в английском, французском, итальянском посольствах. На копии этого документа В.М. Молотов наложил такую резолюцию: «ВОКС оказался в роли сводника наших людей с иностранными посольствами и их пособника»{747}. Одно из политических обвинений против руководителей Еврейского антифашистского комитета, арест которых готовился исподволь, сводилось к тому, что они «ориентируются на американцев»{748}. Еще дальше пошел Г.М. Маленков, заявивший на совещании Коминформа 1947 г., что представители «некоторых неустойчивых слоев» интеллигенции, «зараженных болезнью низкопоклонства перед всем заграничным… легко становятся пищей для иностранных разведок»{749}. Так начал интенсивно формироваться новый образ внутреннего врага — «агентов американского империализма». (Попытки российских властей в наши дни заклеймить участников общественных организаций и движений как «иностранных агентов», «национал-предателей», «пятой колонны» — репрессивные методы из большевистского арсенала.)
Запреты на зарубежные контакты советских людей распространялись буквально на все: от воспрещения смешанных браков до ужесточения цензуры на все виды информационной продукции и на фактический разрыв культурных и научных связей с другими странами. Показателен пример с публикацией на русском языке журнала «Сторонники мира», который до этого уже выходил на нескольких иностранных языках. В начале 1950 г. решено было выпускать журнал, начиная с марта, и на русском. Сигнальный экземпляр журнала (это был его седьмой номер) был представлен самому Сталину, а копии — Маленкову, Молотову, Берии, Микояну, Кагановичу, Булганину, Суслову. Из 20-тысячного тиража половина предназначалась к распространению за рубежом, половина — в Советском Союзе{750}. Однако этот журнал сторонников мира, о безусловной поддержке которых неустанно и много говорили советские руководители, могли читать далеко не все. Архивный документ зафиксировал записку ответственных работников Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на имя М.А. Суслова, в котором сообщалось, что «журнал предназначался для распространения лишь среди руководящего партийного и советского актива»{751}.
Страна, только что пережившая страшные четыре года советско-германской войны, снова оказалась задавленной «антиимпериалистической» пропагандой, внушавшей советским людям, что они не застрахованы от опасности новых вражеских нашествий, на сей раз со стороны государств Запада, возглавляемых США. И подавляющее большинство людей, лишенное иной информации, естественно, верило официальной пропаганде.
Определенный интерес представляет осевшая в архивном фонде Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (Агитпропа ЦК) информация о реакции населения на опубликованное в сентябре 1946 г. партийно-правительственное сообщение о повышении цен на продукты питания. Чтобы выявить настроения людей в связи с принятием такого непопулярного решения, работники Агитпропа посетили собрания трудящихся Москвы, прошедшие в своем большинстве, по их оценке, «организованно». Но на некоторых собраниях «имели место провокационные выкрики». В качестве примеров приводились мнения «некоторых рабочих» о том, что повышение цен связано с «неизбежностью войны в ближайшее время». Отмечалось, что «на собраниях докладчикам и беседчикам задается много вопросов о войне»{752}. Еще в одном архивном партийном документе приводится перечень свыше полусотни вопросов, заданных партийным лекторам рабочими и служащими предприятий и учреждений Москвы и семи областей. Первыми двумя вопросами, открывавшими список, были: «Будет ли война?» и «Не вызвано ли повышение цен сложной международной обстановкой?»{753}.
Многое для понимания «структурных противоречий» Холодной войны дает тот знаковый факт, что она возникла при жизни Сталина. При нем же мир стал свидетелем таких острейших ее проявлений, как захват власти коммунистами в Чехословакии в 1948 г., Берлинский кризис 1948–1949 гг., победа коммунистов в континентальном Китае, Корейская война 1950–1953 гг. Угроза перерастания Холодной войны в войну «горячую» была постоянной, реальной. Имея в виду субъективную сторону дела, нельзя не прийти к заключению, что возможность подобной трансформации отвечала марксистской установке на все возрастающее обострение борьбы двух систем.
