Казалось, все идет по канонам марксизма-ленинизма. Живой его классик, Сталин, словами и делами как бы удостоверял оправданность избранного советской Россией исторического пути. Итоги мировой войны представлялись официальной пропагандой как военно-политический триумф СССР, отбившего еще один натиск сил мирового капитализма. При этом замалчивалась тема цены победы в войне. Правители в Кремле десятилетиями скрывали чудовищные цифры наших людских потерь: при жизни Сталина официально называлась цифра в 7 млн. советских жертв войны, затем она возросла до 20 млн., еще позже — до 27 млн. Исследователи вопроса полагают, что и эта последняя цифра потерь не окончательная.
Под углом классового противоборства рассматривался тот факт, что Советский Союз — единственная из великих держав — в результате войны расширил свои территории как на западе, так и на востоке. Более того, попавшие в полную зависимость от него «народно-демократические страны» восточной Европы и коммунистический Китай образовали вместе с СССР, как представлялось Сталину, «единый и мощный социалистический лагерь, противостоящий лагерю капитализма»{683}.
На этом положении Сталина, высказанном им в ноябре 1951 г., стоит остановиться подробнее. Оно последовало после его слов о том, что Вторая мировая война была порождена дальнейшим углублением «общего кризиса капитализма», выход из которого каждая из «вцепившихся друг в друга» капиталистических коалиций (тех самых, которых в разное время поддерживал Советский Союз), видела в том, чтобы «разбить противника и добиться мирового господства»{684}. Это объясняет, почему Сталин отбросил прочь свою же характеристику Второй мировой войны как справедливую со стороны всех участников Советско-западной коалиции, противопоставив образовавшийся после войны «лагерь социализма» и бывшим врагам, и бывшим союзникам. Как объясняет и то, почему в ходе войны отношения СССР и с теми, и с другими основательно менялись, когда это было выгодно сталинскому Советскому Союзу. Достаточно еще раз вспомнить оценку главой советского правительства В.М. Молотовым пакта о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г. как взаимовыгодного. Он полагал, как оказалось совершенно ошибочно, что Советский Союз крупно выиграл в результате проведения «советских мероприятий вдоль нашей западной границы» благодаря пакту с Германией{685}, реализовав свои планы территориальных захватов 1939–1940 гг. — от Финляндии на севере до Румынии на юге. За это же время Германия, не опасаясь за свой тыл, выиграла еще больше, расправившись с Францией. Тем самым не только лишив СССР его потенциального союзника, но и подорвав заложенную Сталиным в советско-германский пакт идею надолго связать руки Гитлеру изнурительной войной на западе Европы. Это был полный провал предвоенной советской антикапиталистической стратегии.
Но в послевоенных условиях, когда СССР пожинал плоды победы над Германией, никаких оснований для пересмотра своей внешнеполитической стратегии сталинское руководство не видело. Советский Союз и сам расширился территориально, и навязал странам Центральной и Восточной Европы систему имперских отношений и зависимости под флагом «социалистического лагеря»{686}. Советская коммунистическая империя далеко шагнула за пределы империи царской династии Романовых.
Наступление на позиции капитализма шло и в других местах. В западной, капиталистической части Европы коммунисты, заслужившие доверие масс своей самоотверженной борьбой против фашизма, явно теснили классовых врагов. «Таков закон исторического развития», комментировал Сталин рост влияния компартий в Европе в итоге войны, явно имея в виду оборотную сторону медали — ослабление буржуазной демократии{687}. В Англии на парламентских выборах 1945 г. лидер консерваторов У. Черчилль, приведший страну к победе в тяжелейшей войне, вынужден был уступить премьерство лейбористу К. Эттли. В громадной Азии, включая многомиллионный Китай, леворадикальные силы также брали верх над своими противниками. Начался распад мировой колониальной системы, что, согласно марксистской теории, окончательно подрывало позиции капитализма. Напрашивался однозначный вывод о плодотворности внешней политики, которую проводил Советский Союз, последовательно противопоставляя себя капиталистическому миру. Разве не стоило продолжить и развить то, что было начато большевиками еще в 1917 году?!
С обострением Холодной войны в политико-пропагандистский оборот были запущены новые определения с выраженными, как и в прошлом, глобальными целями. Помимо откровенно конфронтационной формулы «двух лагерей», озвученной А.А. Ждановым на совещании Коминформа 1947 г., интересам идейно-политического обоснования линии на противостояние с Западом служили и другие определения: «эпоха борьбы двух противоположных общественных систем», «эпоха социалистических и национально-освободительных революций», «эпоха крушения империализма», время «торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе» и т.п.{688}
Рассматривать такого рода заявления — официальные, имевшие силу партийно-государственных предписаний — как чисто (или преимущественно) пропагандистские, предназначенные исключительно для «внутреннего пользования», некорректно. Их назначение не ограничивалось тем, чтобы закрепить в сознании советских людей образ капиталистического врага «по ту сторону баррикад». Объективно не меньшее значение имел международный резонанс подобных заявлений, реакция на них за рубежом. Учитывая громадное значение идеологического фактора в международных отношениях новейшего времени, не стоит недооценивать последствия этих заявлений. Особенно в плане воздействия на умонастроения и политику демократического Запада — ведь они вызывали ответную реакцию, и не только пропагандистскую.
Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь не совпадавшие с подлинными национально-государственными интересами страны), последующий разрыв союзнических отношений с демократическим Западом был неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее проявлялось стремление сталинского руководства к действиям, не учитывающим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни интересы западных партнеров по коалиции.
Президент США Ф. Рузвельт, которого трудно заподозрить в предвзятом отношении к советскому союзнику, незадолго до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал в Ялте (в частности, договоренность о проведении свободных выборов в странах Восточной Европы. — В. Н.)»{689}. Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с Советским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из Черного моря в Средиземное. До тех пор, пока Россия не встретит твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать. Единственный язык, который они [русские] понимают — “сколько у вас дивизий”? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в компромиссы»{690}. И уже в следующем году была провозглашена «доктрина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать выбор между исключающими друг друга путями жизни»{691}. Хорошо, что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к Турции, вспоминал В.М. Молотов: «А так бы это привело к совместной против нас агрессии»{692}.
Дж. Гэддис пишет о завершающем этапе Второй мировой войны, что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского Союза сотрудничать с Западом для поддержания существующего баланса сил. СССР, продолжает он, стремился к максимальному расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства, готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого»{693}. В свою очередь В.И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной советской внешней политике «на передний план вышло распространение социализма сталинского типа повсюду, где только возможно». В таком случае, каким был Советский Союз для другой стороны? Державой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать буржуазные демократии и установить коммунистический строй советского типа во всем мире»{694}. Своим преемникам Сталин оставил, писал М.Л. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные решающим образом влиять на ход мировых дел»{695}. Понятно, что стремление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и «решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на самое решительное противодействие.
