— Так это студия, — восторженно сказала я, ни к кому не обращаясь.
Леонардо поставил поднос, посмотрел на меня с удивлением и налил вина в бокал.
— Некоторым образом. Я здесь обосновался временно. В Милане у меня все устроено гораздо лучше. Не стесняйтесь, осмотритесь хорошенько, потрогайте что хотите, прошу вас.
Я, затаив дыхание, потянулась к наполовину законченной кисти, у которой не хватало ручки. Ее сделали из общипанного голубиного пера, мастер аккуратно вставил белые ворсинки горностая в срезанный ствол и подстриг их, добившись необычайно тонкого кончика. Я дотронулась до шелковистого острия пальцем и улыбнулась. Таким инструментом можно было нарисовать мельчайшую деталь — один волосок или ресничку.
Я присела и указала на шарики краски, поразительно однородные.
— А как это делается? И как используется? Художник отставил бокал и начал наполнять второй. Мои расспросы ему понравились.
— Видите охру на порфире? — Он указал на горстку порошка на плитке красного камня. — Лучшую охру можно найти в горах. А эту я отыскал в лесах недалеко от Милана. Там, если покопать, можно обнаружить жилы белого пигмента, охры обыкновенной и красной охры всех оттенков, от совсем темной до коричневато-красноватой. Минерал много раз промывают, затем тщательно размалывают, пока не получают блестящий чистый цвет. Затем подмешивают льняное масло или воду и высушивают. Вот этот черный цвет — вовсе не охра, а жженые скорлупки миндаля, из которых получается вполне приличная краска.
— А это что, тоже красная охра? — Я показала на розовый шарик.
— Да, такой цвет получается из смеси белой извести и самого бледного оттенка красной охры. Такой краской рисуют человеческую плоть. Когда мне нужно, я смешиваю сухой кусочек с льняным маслом. — Он помолчал и как-то странно взглянул на меня — с любопытством и робостью. — Я знаю, у нас есть что обсудить, мадонна. Но я надеялся…
Он протянул мне бокал вина. Я слишком нервничала, чтобы угощаться, но все равно приняла бокал из вежливости и даже сделала глоток, чтобы художник чувствовал себя свободно и тоже выпил. Леонардо символически пригубил вино из своего бокала и присел.
— Я надеялся, что мы немного расслабимся, прежде чем коснемся серьезных тем. А еще я надеялся, что вы согласитесь попозировать мне хотя бы чуть-чуть для первого раза.
— Попозировать?
— Для вашего портрета.
Я недоверчиво расхохоталась.
— Какой в этом смысл? Лоренцо мертв, а Джулиано… — Я не договорила.
— И все же я хотел бы закончить работу.
— Наверняка у вас есть какая-то другая причина, помимо чувства долга перед умершими.
Он не сразу ответил. Повернулся к слепому окну, окрасившему черты его лица и волосы желтоватым светом. Глаза у него были прозрачные, как стекло, почти бесцветные, наполненные лишь светом.
— Я видел мадонну Лукрецию, — произнес он так тихо, что я не была уверена, правильно ли расслышала.
— Что это значит? Вы знали мою маму?
— Я был с ней знаком. В то время она и ваш… ее муж, мессер Антонио, были частыми гостями во дворце Медичи. До того, как она занемогла. Мессеру Антонио меня так и не представили — он человек стеснительный, почти всегда оставался в саду или на конюшне, где разговаривал с конюхами. Но на банкетах мне дважды выпадало сидеть рядом с вашей матушкой. И я беседовал с ней во время карнавальных праздников. Она, как и вы, умела верно судить об искусстве, понимала его, разбиралась в тонкостях.
— Да. — Я не могла отвечать громко, потому прошептала: — И поэтому она часто бывала во дворце Медичи?
Он медленно кивнул.
— Лоренцо был увлечен ею — по-дружески. Разумеется, он демонстрировал ей свою коллекцию. Для него было очень важно ее мнение. Она была родом из семьи, которая всегда дружила с Торнабуони — родственниками Лоренцо по материнской линии, — именно потому они и познакомились. А благодаря Лоренцо она познакомилась с Джулиано.
Она… Наверное, всем было известно, что у нее с ним роман?
Леонардо потупился.
— Нет, мадонна, ваша матушка была женщиной величайшей добродетели. Я искренне полагаю, что они с Джулиано… — Он замолчал и, к моему удивлению, раскраснелся.
— Вы не верите, что они были… вместе… пока не… — подсказала я, вовсе не желая смущать его, просто я слишком много лет ждала, чтобы узнать правду о жизни мамы.
Он поднял глаза, но по-прежнему не смотрел мне в лицо.
— Ночью накануне убийства Джулиано я видел ее на виа де Гори, прямо перед дворцом Медичи. Она собиралась встретиться с любимым и вся сияла от счастья. Свет тогда был… очень слабым и нежным. Она вышла из сумеречной тени, и я… — Голос его осекся, он не знал, как передать то, что тогда увидел — нечто мимолетное и непостижимое. — Все казалось расплывчатым, черты лица сливались с воздухом, не было четких линий. Она вышла из темноты, но все же не отделилась от нее, не отделилась от неба, от улицы, от домов. Мне показалось тогда, будто… она существует вне времени. Это было поразительное мгновение. Она стала тогда не просто женщиной, а святой, ангелом. И свет был… удивительный. — Он замолчал и тут же заговорил по-деловому: — Вы должны простить меня за этот глупый бред.
— Вовсе это не бред. Это похоже на поэзию.
— Вы помните, как она была красива.
— Да.
— Представьте ее в сто раз краше. Представьте ее освещенной внутренним светом. Мне очень хотелось нарисовать ее портрет, но… Сначала убили Джулиано. А потом Анна Лукреция заболела.
— Она не заболела, — возразила я. — Ее муж не мог стать отцом. Узнав, что она беременна, он ударил ее. — Мне показалось странным, что я способна так отстраненно и холодно отзываться об отце, ведь я любила его, несмотря на все им совершенное.
В глазах Леонардо вспыхнули гнев и боль, словно он сам получил удар.
— Вот как. Выходит, он все знал.
— Да, он все знал.
Художнику понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.
— Мне жаль. Той ночью я решил написать портрет Лукреции. Мне хотелось уловить суть ее красоты, изобразить ее радостной, взволнованной. Именно той, какой она была, идя на свидание к Джулиано. А не той, какой потом стала. В ней присутствовало какое-то природное сияние. Вы, монна Лиза, его тоже унаследовали. Я смотрю на вас, а вижу ее. Если бы мне только было позволено запечатлеть…— Он запнулся. — Я понимаю, ужасно неловко просить вас теперь позировать для портрета, но я давно убедился, насколько капризна, бывает судьба. Той ночью Анна Лукреция была с Джулиано, она была счастлива, а на следующий день его не стало. Кто знает, где вы или я окажемся завтра?
Он хотел сказать что-то еще, привести другие аргументы, но я опустила ладонь на его локоть, тем самым, заставив умолкнуть.
— Где мне сесть? — поинтересовалась я.
Для начала он позволил мне взглянуть на прикрепленный к мольберту этюд углем, или картон, как он его называл. Этюд был выполнен по рисунку, сделанному в саду Санто-Спирито на следующий день после похорон Лоренцо. Я больше не смотрела на художника через плечо, намеченное лишь несколькими штрихами, как на том рисунке серебряным карандашом; теперь я сидела, полностью развернувшись к зрителям, только плечи и тело были слегка повернуты. Художник изобразил не только голову, с легким намеком на плечи и головной убор — здесь мои длинные волосы были распущены, как у молодой девочки. Платье с вырезом на груди могло бы вызвать гнев воинствующих приверженцев Савонаролы.
Я стояла рядом с Леонардо и не могла отвести взгляда от рисунка на мольберте, а художник посмотрел на меня и с недовольным возгласом тут же взял со столика куриное перо и легким движением провел им по бумаге. Перо потемнело, а угольный штрих исчез.
— Присядьте, — рассеянно велел Леонардо. — Подбородок. Я должен все исправить.
Я отошла в сторону и села. Леонардо, по-прежнему держа в руке перо, последовал за мной и с мелочной дотошностью усадил меня как надо: подбородок я держала идеально прямо, не выпячивая и не наклоняя вниз голову, а лишь повернув под определенным углом к телу. В эту минуту его не волновало, как сложены мои руки. Более того, он сунул мне бокал с вином и настоятельно потребовал, чтобы я выпила, прежде чем он начнет.
Я сидела в тишине, пока он заканчивал стирать ошибку, после чего взял уголек, прикрепленный к деревянной палочке, и точными мелкими движениями исправил рисунок. Затем принялся внимательно меня разглядывать. Он смотрел и сверял с рисунком мой нос, правый глаз, левый, каждую бровь, лоб. Я устала и принялась озираться вокруг: мой взгляд задержался на ближайшей к мольберту стене — небольшая деревянная доска была покрыта штукатуркой и теперь подсыхала. Рядом с доской лежал острый деревянный нож, которым, очевидно, скребли поверхность доски, доводя ее до гладкости.
— Вы на этом будете рисовать портрет? — поинтересовалась я.
Он нахмурился, слегка раздраженный тем, что приходится отвлекаться.
