Той ночью он спал неспокойно, то и дело просыпаясь. То ли оттого, что ветер набрасывался на дома, лупил в стекла и выл, как перепивший футбольный болельщик, то ли напряжение минувшего дня не давало нервам покоя… Так или иначе, сон был рваным, как старый истлевший парус «Марии Целесты». А в памяти сохранилось и того меньше.
То Стасу казалось, что он бредет в толпе испуганных людей, покидающих захваченный город. Кем захваченный? Проснувшись, он не мог вспомнить точно, то ли просто бандой уголовников, и тогда это было понятно, тогда это как-то увязывалось с десятком подобных эпизодов из собственной жизни Стаса, когда города, захваченные бандами вооруженных отморозков, потерявших человеческое лицо, покидали обездоленные жители. И где бы это ни происходило: в Хорватских горах, под жестоким солнцем испанской сиесты, не знающей разницы между войной и миром, на неверных, заносимых песком дорогах Ливийской пустыни, – везде, где испуганное человеческое стадо покидало насиженные, родные, вросшие в души места, он видел это выражение лиц, пустоту в глазах… А потом ему вдруг начинало казаться, что город захвачен и не людьми вовсе, а некоей тварью, чудовищем… И, наверное, у этого варианта тоже было свое значение, но думать об этом не хотелось. Наспех стянув одежду, Стас заснул, воспоминание рассыпалось в пыль, которой утром уже нельзя было придать форму. Его место занимали другие сны.
Снежная пустыня без конца и края, ледяное небо, усеянное звездами, похожими на проколы в черном полотнище. И ужас от осознания, что он не знает, куда идти, что, куда бы он ни пошел, вокруг будет все та же ледяная пустыня. Стас снился себе ребенком, впервые за долгое время. Но в детстве он редко видел снег. На зиму его всегда отправляли в Кению, где у Анатоля Бекчетова имелись друзья в христианской миссии – богатые, влиятельные и образованные. Сейчас все это кажется бессмысленным набором слов: Кения, миссия, образование… Проснувшись и пристально глядя в темноту перед глазами, все еще чувствуя остатки ледяного ужаса, Стас пытался понять: а это-то что могло значить? И, разумеется, не понимал.
Лишь под утро приснился интересный сон, но, открыв глаза, Стас не смог вспомнить его содержания, лишь сохранился в памяти веселый выпивоха в каком-то убогом баре, который знал тысячу историй, любил их рассказывать, но еще больше любил выпивку. Стас проснулся, улыбаясь, и только потом понял, что пробуждение не было естественным. Кто-то стучал в дверь. Сон слетел как не бывало, но страх не пришел. Стас вдруг понял, что все, абсолютно все его достало и, кто бы там ни пришел, ему не удастся уже пропихнуть даже крошку страха сквозь глухую стену этой всепоглащающей усталости.
Да, в последнее время все чаще ходили слухи о каких-то арестах по ночам. Якобы от Особняка после полуночи разъезжаются в разные районы города черные машины, а потом кто-то не выходит на работу, кого-то не могут отыскать родственники и так далее. Не то чтобы Стас абсолютно не доверял этим слухам, просто он знал, что в тревожные минуты, а именно такие, очевидно, настали для человечества, городские легенды полнятся самыми тревожными образами, а совершающееся зло многократно увеличивается в размерах за счет слухов, баек полушепотом, мрачных разговоров на пьяных кухнях. К тому же машины у особистов были не черные, а самые разные. Был даже точно такой же, как у Стаса, «Студебеккер». Несомненно, политические перестановки и следующие за ними кадровые пертурбации всегда приводили к тому, что прежнее порой удалялось самыми жестокими способами, порой доходившими до откровенной бесчеловечности. И все же в повальные ночные аресты Стас не верил. Единичные – возможно. Вот только он, Стас, сам того не желая, видимо, таки перебежал дорогу людям, разъезжающим на самых разных машинах. Так иногда бывает, когда пытаешься спасать невиновных, докапываться до истины, делать свое дело. Причина проста (и это Стас также понимал четко): понятия «вина», «истина» и даже «дело» для общественной системы не имеют значения, только для ее элементов. Потому что система – это механизм вроде разностной машины Управления. Ее вращает лишь одна сила – функциональность.
И лишь подойдя к двери, Стас вдруг понял, что стук совершенно не характерен для тех, кто приходит допрашивать, арестовывать и в целом чувствует себя хозяином жизни. Стук был неуверенным, робким, словно тот, кто стучал, делал это, оглядываясь и, скорее уж, боясь разбудить соседей, чем добудиться до хозяина.
– Кто там?
Приглушенный женский голос ответил из-за двери:
– Откройте, пожалуйста, меня прислал отец Карл.
Отец Карл – такое имя принял Йозек Данек, надев сутану. Стас открыл дверь, оставив лишь цепочку. Выглянул. В коридоре, опасливо вглядываясь в открывшуюся щель, стояла девушка лет двадцати пяти в черной одежде храмовой прислуги. Стас смутно помнил из рассказов Йозека о том, что при храме работало несколько семей, не монахи, именно прислуга.
– Одну секунду, – попросил Стас, чувствуя себя идиотом, стащил с вешалки осенний плащ и, надев на голое тело, запахнулся. Скинул цепочку и кивком предложил зайти.
– Нет, – сказала девушка, замотала испуганно головой. Что-то протянула. Лист бумаги.
– Зайдите, – настойчиво проговорил Стас, – я вас не съем. Я давно перестал питаться человечиной.
Глаза девушки распахнулись, и Стас понял, что с чувством юмора у бедняжки сейчас сильные недопоставки. Впрочем, ее можно было понять.
– Я пошутил, – вздохнул Стас. – Извините. Заходите уже.
Девушка помялась мгновение, но потом все же вошла. Прошла мимо Стаса в коридор, смотрела под ноги, даже не огляделась. Симпатичная. Щеки красные. Может, все-таки монашка? Нет, вряд ли, Стас заметил на губах едва заметные следы помады. Монашки не красятся. Хотя что мог Стас знать о монашках? Закрыл дверь, размышляя, как бы улизнуть одеться и стоит ли это делать. Потом запахнул плащ еще плотнее, завязал пояс. Вспомнился некстати извращенец, за которым как-то пришлось гнаться по улицам центральной части города. Тот – быстрый и ловкий сукин сын – бежал в плаще на голое тело и успевал периодически задирать полы, показывая преследователям филейную часть.
– А где сам Данек? – спросил Стас, разворачивая переданный лист бумаги. Записка, почерк Бруно.
– Кто?
– Отец Карл.
– Внизу, в машине. Он боится… Боится, что за нами могли следить.
– Хорошо. Подождите секунду.
Стас встал под тусклую лампу. Ее давно пора было поменять, и сами лампы есть, в коробке под турником, но все руки не доходили. Пробежал глазами текст.
«Болею, лежу. Простудился, когда ездил отдохнуть за город. Встретил людей, говорят, знают тебя, передали подарок. До вечера не приходи, заразишься. Б.». Вот так вот… Перечитал, потом еще раз. Начало, фраза про болезнь, а также предупреждение о возможности заражения – с этим все ясно. Бруно говорит, что после возвращения из Второго Периметра в город его арестовали и теперь сохраняется опасность того, что кто-то следит за ним, а значит, есть шанс подставить тех, кто решит его навестить. Мало того, слежку он заметил еще до возвращения в город («Простудился, когда ездил отдохнуть за город»). Этими нехитрыми шифрами они пользовались еще в мореходке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
