С утра по городу ходили группы вооруженных солдат и обстреливали «буржуйские» дома. Я стояла у окна, прикрытого внутренней ставней, которое выходило на Садовую улицу, и в щелочку смотрела, что делалось на улице. Группы пьяных женщин и солдат распевали под гармошку «Яблочко» — женщины при этом отплясывали, подбрасывая награбленные вещи над головой. Доносились слова частушки:
Ой, яблочко краснобокое,Ой, девочка краснощекая…
В это время я заметила группу вооруженных солдат, направивших дула винтовок на наш дом. Не знаю, какая сила меня толкнула, — я пригнулась, и в это время посыпались стекла — ставня стала как решето. Другого залпа не последовало, и я перебежала в переднюю, где было безопасней. К концу дня снова пришел мой брат справиться обо мне и повторил, что меня ищут и мне следует скрыться. Нина посоветовала надеть платье ее горничной, а я еще повязалась платком, как крестьянка, и пошли мы с ней к ее старшей сестре, которая была замужем и жила отдельно. Таким образом я скиталась в течение двух недель от одних добрых людей к другим (под видом прислуги), пока не уехали матросы из города и не наступила как будто тишина. Тогда я снова надела сестринскую форму и пошла в свой лазарет для военнопленных австрийцев. Доктор Нефедова сообщила нам с сестрой Женей, что многие добровольцы не успели уйти из города и скрываются в склепах на кладбищах, в водопроводных люках и других потаенных местах и что надо носить им пищу и штатскую одежду и помогать как-то выбираться оттуда и распыляться. Для этого сформировалась подпольная группа, через которую мы и будем действовать. Все строго должно было держаться в тайне, иначе мы не только их подведем, но и себя. Пока мы работали вчетвером, врачи Нефедова и Копия, сестры Женя и я; мы очень боялись доверить кому-либо свою тайну, а с подпольной группой имела связь доктор Копия, у которой муж был доброволец-офицер.
Поскольку у моего отца было большое знакомство с известными жителями города, то на моей обязанности лежало доставать штатскую одежду и деньги. Откликнулись все, к кому бы я ни обращалась. Давали все, что я просила, и люди эти в свою очередь просили меня, в случае надобности, обращаться к ним снова, но, конечно, соблюдать осторожность. Я понемногу переносила вещи в лазарет, в известное только нам место, и отсюда доктор Копия передавала куда было нужно. Дальше нашей четверки я ни с кем не имела дела. Во главе подпольной организации называли военных с известными нам именами. Был «свой человек» в управлении ЧК (в то время возглавляемой латышом Лацисом), который доставал документы (тех времен пропуски на выезд из города) с печатями, и многих удалось вытащить из склепов и отправить в другие города.
Однажды я прихожу в лазарет, и от доктора Нефедовой мы с Женей узнаем, что отправили к поезду тридцать человек (я думаю, что отправили так много сразу потому, что, видимо, уже было спокойно и отправка застрявших добровольцев шла без помехи и гладко). Перед отходом поезда нагрянула облава и, как сообщили, искали этих тридцать человек. По-видимому, среди нас был шпион, который выдал. Нескольким добровольцам все-таки удалось прорваться, убежать под вагонами и скрыться, перемахнув через забор железнодорожной станции. Хотя в них стреляли, но все-таки некоторым удалось уйти. Один из них (а может быть, и больше) пришел обратно и рассказал про этот ужасный случай. Нашего благодетеля из ЧК арестовали. Что было с ним, я не знаю, но нетрудно догадаться. Мы на время приостановили работу, но позже удалось распылить всех остальных.
Был такой случай. В одном из склепов (кладбищ было несколько в городе) прятались несколько человек. Они не имели пищи и сильно изголодались. Один из них увидел проходящую старушку-нищую и попросил «добрую бабушку» принести чего-нибудь покушать, а «добрая бабушка» привела красноармейцев, и ясно, какая участь их постигла.
Испытала и я на себе случай человеческой низости. Когда красные заняли Ростов в 1918 году, а Корнилов с армией ушел на Кубань, некоторые сестры милосердия, не успевшие уйти, скрывали у себя отставших добровольцев, которые были или отрезаны от армии местными большевиками или ранены и не могли ходить. Одного такого приютила и я. Я его приняла в нашу семью с согласия моего отца. У этого молодца были отморожены пальцы на ногах (он был добровольцем, но не офицером, профессии я его не знала, а имя забыла), и я ему делала перевязки дома, чтобы он не показывался на улице и не привлекал бы внимания соседей. Когда как будто настала тишина в смысле «ловли кадетов», он начал выходить, но жил у нас. Однажды, когда я пришла из лазарета домой, папа мне говорит: «Знаешь, Зина, опекаемый тобою твой «крестник» — подлец и очень опасный; он нас может предать». Я спросила папу, почему он так думает. На это папа рассказал, что этот типик потребовал большую сумму денег, которых наличными у папы не оказалось — банки были закрыты и денег не выдавали. Папа ему об этом сказал. Тогда он пригрозил, что если папа ему не достанет денег, то он скажет куда следует, что наша семья скрывает кадетов и т. п. Его не было дома, и я сразу же пошла предупредить других, чтобы были осторожны. Не знаю почему, но он больше не приходил. Заговорила ли совесть или он уехал, но больше он у нас не появлялся. Я очень беспокоилась не только за мою семью, но и за тех, кого он встречал у нас в доме, — так как ему доверяли и говорили при нем не остерегаясь, он даже принимал участие в наших разговорах и планах.
Сестра милосердия Женя, или просто сестра Женя, искала своего младшего брата, добровольца; она не знала, что с ним. Она попросила меня пойти с ней в здание университета, куда свозили трупы всех расстрелянных и замученных на «Колхиде» (в этом же здании университета разъяренная толпа по указанию какого-то тупоумного студента вывела профессора Колли и перед домом расстреляла). Женя попросила меня пойти с ней поискать ее брата там. Мне было страшно, но она очень просила, и я уступила. Со страхом мы вступили в огромный зал. Весь ужас описать невозможно, настолько все трупы были изуродованы, что опознать их можно было только по одежде или по особым приметам. До сих пор в моей памяти стоит этот огромный зал, где помещалось не меньше тысячи человеческих останков. Брата Жени мы не нашли, как позже выяснилось, он ушел в Кубанский (Ледяной) поход.
Траллер «Колхида» был ЧК. Все знали: кто туда попадал, обратно не возвращался. Тогда и пели частушку на мотив «Яблочка»:
Офицерик молодой, куды котися, —На «Колхиду» попадешь, не воротишься…
Прошел март. За это время мы узнали, что генерал Корнилов снова идет со своим отрядом на Дон. В начале апреля (даты не помню) пронесся слух «из достоверных источников», что подходят к Ростову дроздовцы с Румынского фронта. Однажды приходит к нам в лазарет ученик старшего класса реального училища, он назвал мне фамилию, которая была мне знакома, — брат моей подруги Лели Петренко, курсистки местного университета, был женат на сестре этого ученика, Евгеньева. Леля и вся семья Петренко были левого направления, и брат Лели, недоучившийся студент, политический ссыльный, во время революции был выпущен на свободу. Поэтому я отнеслась к Евгеньеву с подозрением и осторожностью. Меня удивило, что он знает меня и о моей причастности к подпольной организации, а я его не знаю. Он мне по секрету сообщил, что подходит к Ростову отряд Дроздовского и что у них образовалась группа учащихся и других добровольцев, готовых выступить, но у них нет оружия. Хотел, чтобы я посодействовала в его получении. Я, наученная горьким опытом, боялась, чтобы это не был подосланный шпион. Не зная его, я видела и его оплошность, если он не предатель. Я опасалась повести его к доктору Нефедовой и сказала ему, что ничего для них не могу сделать и не знаю, где можно достать оружие. (По его словам, у них был план забрать почту и телеграф, железнодорожную станцию и еще какие-то учреждения.) Я ему сказала: «Если вы хотите помочь Дроздовскому своим выступлением, то следовало бы подождать, пока окончательно не будет известно, что Дроздовский входит в Ростов, — вот тогда и понадобится ему ваша помощь, а в настоящем положении для вас это выступление может окончиться печально, ведь ваша группа никакой связи не имеет с Дроздовским. Вас горсточка, и вас перебьют, как куропаток». Он был очень огорчен и позже, когда я его встретила во Втором Кубанском походе, он меня укорил, что я не помогла им тогда. По своей молодости он не понимал, что я не знала ни его, ни его убеждений и что их поступок был бы опрометчив.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
