К сожалению, ни имени этой женщины-врача, ни госпиталя, в котором она работала, и на какой улице он находился — не запомнила, да и Новочеркасск я не особенно хорошо знала.
Таким образом, эта добрая и геройская душа, рискуя собственной жизнью, спасла не только полковника, но и других офицеров, которые находились в ее палате, потому что в ней не было ни одного сыпнотифозного.
Немного забегу вперед. В Ростове, на Таганрогском проспекте, был незадолго до революции отстроен многоэтажный дом вблизи Осмоловского театра. Для чего он был предназначен — не помню. Его заняли под лазарет Добрармии. Раненых было в нем много.
Тогда, при общем отступлении в декабре 1919 года, мы, несколько человек медицинского персонала 26-го Полевого запасного госпиталя, проезжая через Ростов, задержались для устройства дел в Санитарном управлении и ушли пешком через замерзший Дон в Батайск, где стоял санитарный поезд, переполненный ранеными. Это было незадолго до прихода красных в город. В поезде из медицинского персонала были только один врач и одна сестра милосердия, и мы присоединились к ним, чтобы помочь при отступлении (об этом напишу позже).
Подходящие из Ростова беженцы говорили, что лазарет около театра не смогли эвакуировать из-за отсутствия транспорта, и он был оставлен на попечение города. Раненые, которые могли ходить, ушли пешком, а тяжелораненые остались. Последние боевые части, покидавшие город, когда его уже занимали красные, сообщили, что это здание с оставшимися там тяжелоранеными красные подожгли и как будто видели висящие на сгоревших перекладинах дома обгоревшие трупы. За достоверность последнего не ручаюсь, так как сама не видела, но здание могли поджечь местные большевики.
Еще одно происшествие, свидетельствующее о зверствах красных (но сколько ни напрягала память, не могла припомнить даты этого события — оно случилось в дни оставления Ростова): помнится, красные засели в Батайске и очень беспокоили Ростов, но казаки их не пускали через Дон. Положение Ростова и Новочеркасска создавалось критическое — добровольцы дрались храбро, но они были все равно под угрозой победы красных — те превосходили их численностью, да, кажется, и амуниции не хватало. Тогда начальство (командующее) решило попытаться пойти с красными на переговоры, чтобы прийти к какому-нибудь соглашению, и предложило красным прислать к ним делегацию из офицеров для переговоров. Красные дали слово, что офицеры вернутся невредимыми.
Поехала делегация из трех офицеров, и среди них был знакомый брата сестры милосердия Жени (имя его было Рубакин или Ивакин). Когда делегация из трех офицеров вышла из вагона поезда в Батайске, их встретила толпа озверевших красных и буквально растерзала. Их тела были доставлены назад тем же поездом в совершенно неузнаваемом виде — до того они были изуродованы. Так красные «сдержали» слово вернуть офицеров невредимыми. Оправдалась поговорка: «Для подлецов и дураков законы не писаны».
Хочу еще добавить о встрече с участницами известного Женского батальона, который доблестно и храбро сражался в Великую войну, а очутившиеся в Петрограде в октябре 1917-го около сорока участниц геройски защищали Зимний дворец и Керенского и почти все пали. Некоторым из Женского батальона удалось пробраться на Дон и продолжать борьбу с большевиками. С одной из них — Кочергиной — я познакомилась у моей двоюродной сестры Любови Николаевны Соболевой. Ее муж и она тогда были еще студентами медицинского факультета Ростовского университета. У них иногда собирались студенты, и я посещала их от времени до времени. Там я и встретила Кочерги-ну. Она рассказывала про события, в которых она участвовала, но за давностью времен (почти 60 лет прошло с тех пор) — подробности я забыла.
Другой случай. Как-то в конце января 1918 года подошел в Ростов эшелон с ранеными и убитыми. Мы с Женей пошли на разгрузку, и в одном из вагонов лежала убитая в бою княжна Черкасская, воин из Женского батальона. Она лежала в гробу, и возле нее сидел ее муж, капитан Давыдов, убитый горем, наклонив голову, не спуская с нее глаз, никого не замечая. Картина производила тяжелое впечатление.
Вскоре я уехала из Ростова на фронт и потеряла всех из виду. Почтового сообщения вообще не было из завоеванных областей, а общаться приходилось с оказией, но и это не помогало. Мои родные справлялись обо мне и получали неверные сведения. Они не знали обо мне до тех пор, пока я сама не приехала в отпуск в Ростов летом 1918 года, сопровождая транспорт с ранеными со ст. Торговой.
Глава 2. ВТОРОЙ КУБАНСКИЙ ПОХОД (1918)
С приходом Добрармии в Ростов в апреле 1918 года наш лазарет ликвидировали — немцы отправили военнопленных австрийцев домой. Медицинский персонал разбрелся, частью записались в армию, врачи-евреи уехали обратно в Польшу (Варшаву), а студенты, приехавшие из Варшавы с эвакуированным университетом, продолжили свое образование, так как университет навсегда остался в Ростове.
Мы с Женей решили записаться в Добрармию, на фронт, и пошли в отель «Монтре», где расположились представители отрядов и полков со своими бюро для набора добровольцев и медицинского персонала. Там были: корниловцы, марковцы, дроздовцы, шкуринцы и др. Когда мы поднялись на второй этаж, народу уже было много, все жужжали, как пчелы в ульях, и мы не знали, к какому столу подойти. Пока мы стояли в нерешительности, к нам подошли два дюжих казака и предложили, если мы желаем, записаться в отряд генерала Шкуро и сказали, что у них в отряде есть доктор и им нужны две сестры милосердия. Мы не дали определенного ответа и сказали казакам, что подумаем. Тут к нам подошел офицер-дроздовец, слышавший наш разговор с казаками, и посоветовал не записываться в отряд Шкуро. Он объяснил нам, что в отряде Шкуро все время придется ездить верхом, к тому же отряд этот делает набеги в тыл врага и такая служба не для нас. Мы после такого доброго совета, конечно, отказались. Здесь же я случайно встретила своего друга детских и гимназических лет М. Игнатова, офицера инженерных войск. Когда он узнал, почему мы сюда пришли, он нам предложил записаться к ним в отряд, сформированный полковником Селезневым. Мы приняли его предложение, записались и вскоре уехали с его отрядом. С нами ехала и жена начальника штаба отряда — Сумарокова.
Незадолго до отъезда я зашла к Жене проститься с ее мамой. Ее мама была очень набожной женщиной, читала только священные книги, и всегда, в свободное для нее время, можно было застать ее за чтением Библии. Она и раньше нам говорила о пророчествах, о том, что должно произойти. «Вы не знаете, — говорила она, — придет конец мира, брат пойдет на брата, будет голод и мор. Настанет время, когда люди будут прятаться в щелях, чтобы сохранить свою жизнь…» А когда настала Гражданская война и люди действительно скрывались в «щелях» (водосточных люках, склепах и т. п.), я не раз вспоминала ее слова. Перед нашим отъездом она попросила нас отслужить напутственный молебен перед чудотворной иконой Божией Матери, кем-то пожертвованной. Я с радостью согласилась и сказала ей, что эту икону пожертвовал в их церковь мой отец. Она очень удивилась, что я ни разу не пришла помолиться перед своей иконой. Но ей, как глубоко верующей, нельзя было доказать, что расстояние от нашего дома было довольно большое и я не могла собраться в эту дальнюю церковь, да и к стыду своему должна сознаться, что тогда я в церковь ходила редко, только в великие праздники, и то когда бабушка или старая няня пристыдят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
