class="v">И сказать со стороны,
Ни к чему добреть солдатке,
Если мужа ждет с войны.
– Да ведь сами вы не местный.
– Нет, не вашего села.
– Так откуда вам известно?..
– Нам разведка донесла…
Ах, добра у вас водичка. И т. д.
М.б., я все знаю, м.б., я знаю даже, что муж к вам заходил, забежал, поспал урывком, догоняй опять войну.
Начал стихи о полном освобождении советской земли. Какая отрада, если получится что-то не теркинское и не в заезженном духе отрывков «Дома». А Теркин, бог весть, м.б., он написан и даже переписан (сверх) и не в логически-историческом его закруглении дело.
–
Чтение всеядное, равнодушное, не глубокое: Айхенвальд, Мопассан, Ипполит Тэн, Суворин (дневник) Восп[оминания] об Андрееве и т. д. Лень и тревога.
–
27. IX Р.Т.
Поскольку «Письма» начали печататься (подвергшись некоторой додержке и дополнениям), набросок стихов, м.б., и не развернется – мысль оттуда.
Мы сотни верст, мы тыщи верст земли,
Родной земли, завещанной отцами,
В огне боев, в трудах войны прошли
С великой скорбью полными сердцами.
Воронок обожженные края,
Поля войной погубленного хлеба.
И то была родимая земля,
Хотя над ней чужое было небо.
Из боя в бой мы шли, из боя в бой,
Мы оставляли жен, детей своих на муки.
Мы не могли, не смели взять с собой
Всех тех, что нам протягивали руки…[47]
–
Мы хоронили братьев и отцов
И то была земля родная наша.
–
И вот земля немецкая.
–
Не спрашивайте нас, товарищи, о мести.
Спросите нас, верны ль мы слову чести.
–
Медленное, но отрадное преодоление отвращения к писанию и проч.
4. XI Р.Т. Москва
Отрадное чувство возвращения к себе, способному к труду и замыслам, к терпению и мечтам. Моральный пример Мани, нашедшей силы, чтоб среди гибельных хлопот, забот и тревог быта работать и что-то успеть.
Много беготни, но хотелось бы сделать к празднику стихи.
Пробую перейти на размер, однажды испробованный, но не приведший еще к реальным результатам. Мне – чем теснее строка, тем лучше. Это, м.б., даже слабость моя.
Мы тыщи верст земли,
Завещанной отцами,
Вслед за войной прошли
С оглохшими сердцами.
Мы шли из боя в бой,
И в горький час разлуки
Не смели взять с собой
Протягивавших руки.
Дышала степь золой
И гиблой гарью хлеба.
И над родной землей
Чужое выло небо.
И страшный плач ребят
От самой шел границы,
И бабы всем подряд
С тоской глядели в лица.
Березы, тополя,
Сады, краса иная.
А все была земля
Своя, своя, родная[48].
8. XI Р.Т.
Из этой поездки в Москву увожу, по-видимому, не только примирение с Машенькой и удовлетворение, что кое-что успел по линии материально-хозяйственной, но и новое решение о работе, которая, даст бог, излечит меня от скуки и пьянства, – рассказы, которые я порчу в своих статейках, записываю впрок в тетрадках, разношу в газетном изложении.
12. XI Р.Т. Москва
Нет погоды, третий день живу «вне закона», с каждым днем кажется все бездарнее ехать поездом, тратить на это четверо-пятеро суток, тогда как даже вылети я через три дня, и то буду на месте скорее. С тоски начал разогревать строчки, с которыми приехал и от которых уже отказался было.
20. XI Р.Т.
Стихи закончил, находясь все время «на отлете». Читал в «Правде», понравилось, но день за днем стали «уточнять» по строчке, по словечку и губить. Впрочем, до сих пор не дали.
Третий день – новая тревога и неопределенность – разговор о «Красной звезде». Улетать, скорее всего, придется, без определенного решения и с уже необъяснимым, по обычному, запозданием. Тяжело, муторно, надоедно.
–
Война так велика, если взять хоть по одной линии от столицы до восточнопрусской границы, так велика от родного своего края до другого и от одного края до середины и от середины (Смоленск – рубеж – Витебск – Орша) до другого края, так много вобрала уже в себя погоды, природы, времен года и стольким, стольким не дала дойти даже до половины своей, что и мы, живые, вряд ли еще сознаем и т. д. Как бесповоротно мы постарели от нее, как много ушло, втоптано в эти годы.
И о многом (не самом ли главном?) уже нельзя начать говорить, не сказав вслух или мысленно: это было, когда война еще шла на нашей земле.
А обычный день войны нисколько не легче от того, что она названа уже идущей к концу.
–
Нужно добиваться назначения в «Кр[асную] зв[езду]», хотя это неизбежно обещает мне меньшую, чем в Красноармейке, свободу, и почти все сначала: поездки, писанье по заданию. А не плюнуть ли на все это и не улететь ли завтра?
21. XI Р.Т. Москва
Уважаемый писатель,
Пишет мне из-за Карпат
Мой взыскательный читатель,
Виды видевший солдат.
На страничке пишет кратко:
Мол, просил бы Вас учесть,
Что еще одна нехватка
В Вашей книге, дескать, есть.
В ней зима, а также лето
По порядку все воспето.
И герой, упреку нет,
Как положено одет.
Летом ходит в гимнастерке,
Тут, понятно, рифма: Теркин.
По зиме на нем шинель,
Тут – метель, а также – ель.
Есть и шапка, там где зябко
На конце другой строки.
Несомненно, это – ценно,
Но, товарищ, сапоги!
Сапоги, святая обувь,
Что служила до конца,
Не достойна ли особой
Песни в книге про бойца?..[49]
4. XII А.Т. – М.И. П/п 55563 – Москва (Горяевская открытка)
…День за днем откладываю написание письма тебе в ожидании пресловутой телеграммы – вызова. А ее нет и нет. Начинаю привыкать к мысли, что и не будет. Стихи в «Правде», говорят, были, но я не видел. Обстановка
