Девочка плясала босиком на снегу, и метель служила ей сарафаном. Ветер вплетался в ее движения и не мог причинить ей вреда. Она сама была ветром, легким весенним ветром, влажным ветром грозы, горячим ветром Перунова дня, ветром сухого листопада. Она была дерзкой, она бросала вызов Зиме, и венок на ее голове не потерял ни одного колоска. И Зима приняла ее вызов, и северный ветер сорвал с нее снежный полог. Девочка лишь дернула к себе невидимый плащ, и снег снова окутал ее плечи.
Жалейка зашлась тонким рыданием, девочка приблизилась к костру, и оторвавшийся сполох пламени обхватил ее тело мимолетным объятьем. Она отбежала в сторону и снова закружилась в снегу, и снова шагнула к костру: кожа ее раскраснелась, глаза блестели, и Млад понял, что она чувствует сейчас: она любит мир, и мир распахивает ей свои объятья.
Ее руки развели пламя в стороны, словно полог, а северный ветер постелил огонь к ее ногам. И она плясала в огне, как в лепестках огромного чудесного цветка, и снова оказывалась объятой метелью, и снова всходила на костер, и мешала горящие искры с блестящими снежинками, и вся была окружена волшебным сиянием.
Млад едва сдержал стон: он не соврал про шаманскую болезнь. Ничего он в этот миг не хотел с такой силой, как взять в руки бубен и почувствовать дрожь мира, отпускающую его наверх…
Плясунья замерла, скорчившись, у ног одного из идолов. Кто-то из волхвов накинул шубу ей на плечи, но она так и осталась босиком, поднялась на ноги, смущенно улыбаясь, и крики восторга понеслись со всех сторон.
— Венок! Кому ты подаришь венок? — выкрикнул кто-то из студентов.
— Венок! — подхватили остальные, — подари кому-нибудь венок!
— Я подарю венок тому, кого считаю самым отважным! — звонко сказала девочка.
Студенты с любопытством глядели на нее и старались выйти вперед, когда она шла по кругу, утопая босыми ногами в глубоких снежных наносах. Она искала кого-то и не находила, приподнималась на цыпочки, и лицо ее — узкое, таящее будущую красоту — то становилось печальным, то освещалось надеждой.
А потом вдруг она улыбнулась, почти рассмеялась — совсем по-детски — и шагнула в сторону Млада и Даны. Млад посторонился и оглянулся: нечего было рассчитывать стать самым отважным в глазах ребенка — ей он, наверняка, казался стариком. И он не ошибся: девочка сбоку заглянула ему за спину и улыбнулась еще шире:
— Вот ты где!
Млад за локоть вытащил вперед пунцового от смущения Ширяя, а девочка посмотрела на него и засмеялась:
— Ну шапку-то сними!
Ширяй, забыв об ожогах, стащил шапку с головы, и пригнул голову скорей от неловкости, но она двумя руками сняла с себя венок и надела его на шаманенка. Кто-то засвистел, кто-то улюлюкнул, кто-то одобрительно крякнул. А Ширяй вдруг сжал губы и пробормотал себе под нос:
— Я не могу на это смотреть!
А потом подхватил ее на руки, кутая в шубу, и крикнул погромче:
— Где ее валенки? А?
6. Князь Новгородский. Ополчение.
— Ну зачем, зачем, объясни мне? — едва не ломал руки Вернигора, — в новгородской земле вообще не останется мужей, старики и пацаны желторотые! Ну куда ополчение пойдет? Они в Москве будут через месяц! Это же не легкая на подъем конная дружина! Это обозы, это пушки, это пеший строй. Это ночевки в зимних лесах. Да они будут идти от силы три часа в день! И кто их поведет?
Волот угрюмо молчал: Вернигора говорил верно. Но его не волновало отделение Москвы, он мыслил узко, как, наверное, и положено мыслить судебному дознавателю. Доктор Велезар был тысячу раз прав, когда приводил в пример благополучие новгородских больниц.
— Я принял решение, — твердо сказал князь, глядя Вернигоре в глаза.
— Я пока не могу доказать, что твое решение ошибочно, — ответил главный дознаватель, — но рано или поздно ты в этом убедишься. Я надеюсь, это случится рано, а не поздно. Может быть, послезавтра я смогу объяснить тебе…
— А что случится послезавтра? — вспыхнул Волот, — Хочешь посоветоваться с богами? Боги не любят таких вопросов и говорить с тобой не станут. Чужими руками жар загребать нетрудно. Пошлешь своего соперника на смерть? На проклятье? Или жизни, или Удачи его лишишь?
Вернигора сначала побледнел до синевы, а потом лицо его стало медленно наливаться кровью.
— Это не твое дело, князь! — громыхнул он в полный голос, оправившись от удара.
Волот опешил, даже испугался. Никто ни разу не кричал на него со времени смерти Бориса, разве что Ивор иногда бранился и ворчал. И слово «князь» в устах главного дознавателя прозвучало как «щенок» — презрительно, сверху вниз. Наверное, Вернигора был исключительным человеком, если не боялся говорить так с самим князем Новгородским. Но в ту минуту Волот подумал о другом: гнев главного дознавателя он принял за признание его вины, и понял, что попал в точку. Вернигора не боялся вопросов князя ни про Ивора, ни про посадника, а тут — испугался, вспылил. Значит, доктор Велезар был прав, значит, не так честен главный дознаватель, каким хочет прикинуться. Значит, на самом деле ненавидит волхва настолько, что готов поступиться честью, чтоб убрать его с дороги!
Волхв нравился Волоту. Ему запали в душу слова доктора: это человек, беззащитный своей силой. Человек, который может брать в руки горящие угли, который может заставить толпу следовать за собой очертя голову, который может напрямую говорить с богами, и не пользуется этим для обретения власти, денег, славы — действительно бескорыстный человек. А это дорогого стоит. Но Волот, как ни странно, думал не об этом. Ему казалось, волхв действительно беззащитен. Перед Осмоловым, перед судом новгородских докладчиков. И перед Вернигорой. Обмануть такого человека, послать его на смерть или проклятье богов, нетрудно. И пользоваться этим — низко, бесчестно.
— Не смей говорить со мной без должного уважения, — сухо и сдержанно ответил Волот главному дознавателю.
— А ты не смей рассуждать о том, в чем ничего не смыслишь, — оскалился Вернигора, и князю показалось, что ему очень хочется добавить: «щенок».
Тогда ему не пришло в голову, что он на самом деле щенок и ничего не знает о жизни; его представления на этот счет строились на древнегреческих сказках о богах и героях, ворующих прекрасных женщин, начинающих из-за них войны, обманывающих соперников без зазрения совести, отправляющих их на верную смерть и убивающих друг друга. Да и в тех байках, что рассказывал ему на ночь дядька, все было точно так же. Глядя на негодование Вернигоры, ему и вспомнилась дядькина байка о герое, спустившемся в нижний мир через колодец, в которой родной брат обрезал ему веревку, чтоб завладеть его невестой. Он не подумал о том, что Вернигора просто не собирается оправдываться перед ним, просто не хочет обсуждать вслух свою жизнь — Волот никогда не говорил ни с кем из старших об их жизни, о такой сокровенной ее стороне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
