Волоту показалось странным, что Вернигора не хочет говорить при дядьке и при докторе, и он насторожился: не иначе, главный дознаватель боится, что те распознают его желание влиять на решения князя. А что еще это могло означать? Ни доктор, ни дядька не имеют отношения ни к боярам, ни к Совету господ, они просто его друзья, верные и бескорыстные.
Но Вернигора словно читал его мысли. Когда они вышли из горницы и спускались по лестнице вниз, он сказал:
— Я не хочу, чтоб завтра об этом толковал весь Новгород. А связывать их словом как-то неловко.
Письмо посадника было длинным, а местами непонятным. Словно он боялся, что его прочтет кто-то, кому этого делать не следует.
«Псковские бояре горды собой и спесивы. Они поняли, что Новгород не выставит против них войска, и пользуются этим. Их союз с Ливонией держится лишь на торговых соглашениях, они уверены, что выгодная торговля обеспечит им безопасность до лета. Возможно, они правы. Не морок летает над вечевой площадью, как думал ты — серебро не дает им покоя, серебро решает все. Никто не заботится о завтрашнем дне, все хотят набить мошну сегодня, а завтра — не расти трава. Словно все они знают о чем-то, о чем не догадываемся мы.
Малые люди не хотят воевать. Их боярам было что предъявить народу на вече. Меня встретили свистом и топотом, и провожали до крома[12] с угрозами и проклятьями. Псков бурлит и радуется свободе, народ пьет и гуляет».
Волот устал слушать и даже зевнул — ничего нового Смеян Тушич не говорил, все это было ясно с самого начала. Никакой тайны письмо не содержало — обо всем этом и без письма толковал весь Новгород. И лишь услышав самый конец, маленькую приписку, Волот понял, что имел в виду Вернигора.
«В первый же день у псковского посадника я встретил человека, которого никак не ожидал увидеть в Пскове. Это показалось мне подозрительным, и человек этот тут же исчез, словно я поймал его на воровстве. Он думал, что я не узнал его, а я не подал виду. Он даже не поздоровался со мной, проскользнул мимо, и больше я его не встречал. Я спросил о нем у посадника, но тот назвал совсем другое имя. Я подумал, что обознался, и хотел забыть об этом, но теперь, когда прошло несколько часов, это не дает мне покоя. Имя этого человека привезет другой гонец моему главному дознавателю. Узнайте, где он был в тот час, выезжал ли он из Новгорода, возможно, я действительно обознался. Псковский посадник удивился моим расспросам. Но все дело в том, что прибыл я в кром на час раньше, чем мог рассчитывать. Это и смущает меня, это и заставляет сомневаться. И если я не обознался, смерть Бориса видится мне совсем по-другому, нежели вчера».
Второе письмо было написано Волоту и боярской думе, но лишь повторяло то, что он сообщал Вернигоре. И приписки о странном человеке Смеян Тушич делать не стал.
— А второй гонец уже прибыл в детинец? — не удержался Волот.
— Нет. И не прибудет. Он убит и ограблен в устье Шелони, — Вернигора сузил глаза.
— Зачем? Зачем Смеян Тушич послал двух гонцов? — вспыхнул Волот, — почему не написал все прямо здесь, в этом письме!
— Смеян Тушич сомневался. Эти письма мог прочитать кто угодно, и выглядело бы это как оговор. С одной стороны. А с другой — он проверил и блестяще подтвердил свою догадку. Других доказательств не требуется — он не ошибся и не обознался. Теперь мне есть за что зацепиться — круг людей, в руках которых побывало это письмо, прежде чем дойти до меня, очень и очень узок.
Волот помолчал, кусая губы: предательство? Предательство где-то совсем рядом…
— Гонца убили метательным ножом? — спросил он главного дознавателя, вспомнив о Белояре.
— Нет. Он убит из самострела, выстрелом в горло. Очень метким выстрелом. Не надо считать врагов глупей самих себя. Завтра до света я выезжаю в Псков, пока со Смеяном Тушичем не случилось того же самого, что и с гонцом…
— Ты думаешь, его тоже могут убить?
— Это возможно, хотя я в этом не уверен. Смерть гонца могла дать возможность скрыться этому неизвестному человеку, оттянуть время на сутки или двое. Но что если он не может скрыться за двое суток? Конечно, жизнь дороже серебра, но в Новгороде немало людей, серебро которых надо вывозить отсюда обозами. И еще одну догадку смерть гонца дала мне в руки: этот неизвестный вне подозрений. Ведь доказать свое присутствие в Новгороде нетрудно, достаточно двух лжесвидетелей. И все — обвинение снято! Но он настолько вне подозрений, что даже упоминание его имени стоит того, чтоб перехватить посольскую почту, подготовить засаду и убить человека, рискуя быть пойманными на любой вехе этого замысла. Так что, сдается мне, этот неизвестный не побежит из Новгорода… А значит, мне надо добраться до Смеяна Тушича раньше него.
— Почему ты не поедешь прямо сейчас? — спросил Волот, — ведь время уходит! Ты и так будешь в Пскове только завтра!
— Гонец добирается до Пскова за шесть-восемь часов, меняя лошадей каждые тридцать верст. Я поеду верхом, налегке, поеду быстро. И хотел просить у тебя десяток дружинников — вот они должны выехать сегодня. Их кони хороши в бою, но плохи на зимних дорогах. Я думаю догнать их на подъезде к Пскову, но если они успеют раньше меня, Смеян Тушич окажется под защитой. Гонец к псковскому посаднику уже в пути — он везет грамоту от Совета господ с требованием защитить Воецкого-Караваева до приезда дружинников. Впрочем, псковский посадник может наплевать на новгородскую грамоту… Да и дружинников псковичи могут не пустить.
— Но почему ты не поедешь с ними?
— Надо допросить всех, кто мог прочитать письмо посадника, надо по свежим следам искать того, кто убил гонца, и… есть у меня на сегодня еще дела…
7. Перун
Млад вышел на крыльцо, с трудом открывая дверь, и непроизвольно прикрыл лицо рукавом — мелкий, колючий снег хлестнул по щекам, ветер вбил выдох обратно в глотку и сорвал с головы треух.
Лес ревел под напором ветра, словно медведь-шатун, прогибался, трещал, едва не стелился к земле, неохотно кланяясь повелителю снегов и морозов. Тропинки профессорской слободы замело, Млад набрал снега в валенки, и, пока добирался до деревьев, упал раза четыре — его сдувало с ног.
В такую погоду хороший хозяин не выгнал бы на улицу собаку, и Хийси спокойно дрых дома, у дверей, время от времени хлопая хвостом по полу.
В лесу было немного потише, и тропинка просматривалась меж сугробов, но снег все равно летел в лицо, ветер филином ухал над головой; лес полнился звуками, словно живыми существами: за каждым деревом пряталось нечто угрожающее, стонущее, рычащее, скалящее зубы. Снег метался меж стволов, будто ослепший заблудившийся зверь, с деревьев с треском валились сломанные ветром сучья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
