Последние пару недель они даже поговорить нормально не могли, потому что кто-то, и Гермиона подозревала даже кто, усилил охрану отдельной камеры Скабиора, рядом с которой теперь постоянно находилось, как минимум, два аврора. Они внимательнейшим образом следили за каждым движением ее палочки. Когда Герми попыталась незаметно накинуть чары неслышимости, они пока достаточно вежливо попросили ее не колдовать внутри камеры, если она не хочет потерять допуск.
В это же время она с удивлением обнаружила, что навострилась понимать чертового егеря практически без слов, по одним только глазам и микровыражениям лица. Гермиона гадала, только ли одна она смогла увидеть за обычным самодовольным видом Скабиора дикую, жрущую изнутри тоску. Такую же точно, какая засела в ней. Последний раз, когда они могли коснуться друг друга, это был тот самый отчаянный поцелуй в тыльную сторону руки, который она унесла из камеры больше двух недель назад. Она скучала. О Мерлин, она очень скучала и все равно почти каждый день приходила в камеру просто увидеть его. И удостовериться, что все в порядке. Авроры не одобрительно переглядывались и шушукались за ее спиной. Конечно, Рон вряд ли станет болтать о том, что невеста кинула его ради егеря. Нет, но ощущать спиной эти подозрительные взгляды неприятно.
МакНейр был в порядке. Не считая того, что над ним дамокловым мечом завис реальный срок в магической тюрьме. Из Мунго все-таки прислали колдомедика. Он проверил позвоночник Крейга и нашел небольшую трещину, которую за пару дней полностью залечил Костерост. Даже синяки на лице сошли и новые более не появились, что не могло не радовать. Значит, ее сделка с Робардсом прошла успешно.
Скрейн, изрядно похудевший за неделю волшебного сна в лаборатории Скабиора, попал под следствие. Болденхейт указал на него, как на сообщника и скоро будет большой громкий суд. Дело вели Гарри и Рон, Робардс оказался доволен. Егерь, благодаря которому они вышли на Скрейна и Болденхейта, готовился к суду за свои старые преступления. Гермиона задумалась и пожевала губу. Да, он был егерем. Да, он делал очень плохие вещи. Да, скрывался. Да, да, да! И она всегда такая правильная и логичная, сейчас остро переживала несправедливость того, что ждало его впереди. Он ведь помог им с расследованием! И теперь обрекает себя на смерть — из-за нее. Гермиона должна…что-то предпринять. Испустив тяжкий вздох, она опустила глаза на письменный стол.
И замерла с пером в руке над чистым пергаментом в нерешительности, прикидывая, как лучше начать письмо. Памятуя крутой нрав матушки Скабиора, волшебница совсем не чувствовала уверенность в успехе своего предприятия. Да и Крейг потом наверняка будет в бешенстве. Если выживет, усмехнулась про себя Герми.
К черту! Он сам довел до этого варианта, совершенно не давая никакой надежды и отказываясь от всего предложенного ею. Написать его матери — это последний шанс, который у них был, чтобы подтвердить принадлежность шавки Воландеморта к славному семейству МакМанусов. Десять лет назад она уже отказалась от него. Однако Гермиона верила, что возможно Гленна образумилась и подобрела с годами, простив своего сына?
Она заскрипела пером, выводя аккуратные строчки. Закончив писать, Гермиона еще несколько раз внимательно пробежала письмо глазами. Четко, по делу, без особых соплей, но лично ее бы сердце не устояло.
— Пожалуйста, — горячо прошептала девушка и кинула письмо в камин. Она с надеждой уставилась на конверт, который вспыхнул бирюзовым пламенем и исчез.
***
С момента отправки письма прошло три дня. Ответ все не приходил. Гермиона начала переживать. С чего вообще она подумала, что мать Скабиора будет ей отвечать?! Но это последний шанс. Не воспользоваться им было бы глупо. И потом пока этот вариант не подтвержден, она ищет еще другие возможности доказать его принадлежность к древнему чистокровному роду. Несмотря на то, что в послевоенной Британии пока никто даже и не заикался о приоритете чистой крови, исторически все равно это было так. Гермиона не дура и прекрасно понимала, что вековые волшебные традиции исправить невозможно, а потому надо обернуть их себе на пользу. Чистая кровь Крейга и принадлежность к древнему роду должны расположить Визенгамот к нему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В дверь постучали. Герпмиона немного нервно подпрыгнула в кресле, выдернутая из мрачных размышлений, и в недоумении уставилась на дверь.
— Да, проходите!
Когда она увидела входящего, то сердце пустилось вскачь, а под ложечкой противно засосало. Смахнув темные пряди с лица, Гарри неуверенным шагом вошел внутрь.
— Привет, Герм, — так привычно сказал он, окинув ее взглядом зеленых глаз. Сейчас каких-то потерянных и грустных, как у побитого щенка.
— Привет, Гарри, — Герми сглотнула комок в горле. Оба замолчали. Гермиона напряженно смотрела на лучшего друга, тот ошалело глядел в ответ.
— Я…тут…это, — под нос себе промямлил Гарри, будто бы брал уроки красноречия у Хагрида. Он подошел ко столу и начал доставать из-за пазухи небольшие стеклянные фиалы. Внутри каждого из них мерцала голубоватым сиянием струйка танцующего дыма. Его воспоминания. Десять пробирок, в которых заключена вся история грехопадения Гермионы Грейнджер. Гарри закончил их выставлять рядком и сделал шаг назад, понурив голову.
— Герми, я, — вскинул он голову, с мольбой округлив глаза, — прости меня, я не должен был этого делать! Это твое, — он ткнул рукой в пробирки, — Я не имел права, пожалуйста, прости меня!
Гермиона не ожидала от него таких моральных страданий, она наоборот полагала, что их дружбе пришел конец, как в случае с Роном, который буквально источал презрение. Однако вид Поттера выдавал крайнее душевное смятение. Они будто бы снова перенеслись в гостинную Гриффиндора, став обычными учениками. Только вот у обычные дети не имели за плечами всего того горя, что делили Гарри и Гермиона.
Волшебница уже давно решила для себя, что сеанс насильственной легилименции хоть и был весьма болезненным, но она могла понять Гарри. Она хотела его понять. Он всегда был за нее. И Гермиона точно знала, что любил. И то, что сделал, сделал исключительно из-за любви. Она порывисто встала изо стола и бросилась к нему, крепко обнимая. Гермиона уткнулась носом ему в шею и зарыдала, почувствовав, как его руки легли на ее плечи.
— Прости меня, Герм, — он нежно погладил ее по голове, — но ты помнишь на что они способны. Я не мог не проверить, — горячо шептал Гарри в ее волосы. Она кивнула, сильнее обняв него. Понимала, действительно понимала. И если бы только умела, поступила бы на его месте также. Может быть. — Я люблю тебя и очень боюсь потерять. Снова, — Гарри, конечно, не плакал, но голос его дрогнул, и он решил замолчать. Так они и стояли посреди ее кабинета, вцепившись друг в друга.
— Я тоже люблю тебя, Гарри, прости меня за то, что я натворила, — просипела Гермионы, немного ослабив объятие, чтобы сказать это, глядя ему в глаза.
— Не завидую тебе сейчас, — легко улыбнулся Гарри. — Но скажу, что пришел к тебе как друг, а не как аврор, — он убрал волнистую прядь упавшую ей на лоб и чуть отстранился, отлипая от девушки.
— Да уж, — выдавила Герми, немного смутившись своей очень эмоциональной реакции, и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она не знала, что сказать и покачала головой печально.
— Я могу помочь? — Поттер выглядел серьезным, Гермиона поняла, что он спрашивает не для галочки, он действительно хотел помочь ей. В чем? В ее безумном плане по вытаскиванию Скабиора?! Это даже звучало глупо.
— Нет, спасибо. У меня есть идея, но, — волшебница закусила губу. С одной стороны, она не хотела бы рассказывать Гарри ни о чем, а с другой стороны он и сам уже вляпался во все это по самое горло. И видел тоже все. Она пытливо взглянула на него, Поттер спокойно встретил ее взгляд и просто ждал ее решения.
— Я понимаю, Гермиона, — Он не хотел давить на подругу, ей и так досталось. И от Рона, и от судьбы. Гарри сочувствовал ей, потому что своими глазами видел, как безрассудно и в то же время сильно Герми влюбилась в того егеря. Хоть он сам бы и предпочел видеть ее женой лучшего друга, но теперь хотел искренне ей помочь, сам еще не зная как. Чувство вины за насильную легилименцию не покидало его все эти дни и жгло изнутри. Тонкие вскинутые в воздух руки. Глаза, вспарывающие его с отчаянием и страхом так, словно он уже занес руку для удара и след его пятерни отпечатался на бледной коже щеки. Как он мог допустить такое, долгие годы гордо называясь ее другом?! Поттер мучительно сжал пальцы в замок, костяшки побелели.
