— Опять не успел позавтракать?
Вокруг осуждающе шумят. Потом одна из девушек уделяет мне часть своего завтрака. Едва я кончаю с едой, появляется заведующий отделом, и все погружаются в работу. Тишина. Я заправляю ручку и задумываюсь — что написать Инне?
«Моя хорошая!
Как ты живешь? Долго же заставила ждать от тебя вести — не чаял дождаться. Но раз у тебя сессия — прощаю. Я приехать сейчас в Москву никак не могу. Не приехать ли тебе на каникулы? Заберу тебя в Бакуриани, там уже снег. Ходить на лыжах не разучилась? Но учти, если плохо сдашь сессию, если схватишь хоть одну тройку (зачетку покажешь!), не видать тебе Бакуриани. Шучу. Приезжай. Прошу. Думаю, ты могла бы сдать экзамены досрочно и побыть здесь подольше. Что тебе делать во время каникул в Москве? Приезжай, покажу Тбилиси, а Бакуриани — настоящая сказка. Жду. Телеграфируй, когда выедешь, номер поезда и вагона. Целую. Темур».
«Не приедет!» — решил я, поставив точку.
«Не приедет, и не надо. А почему бы ей не приехать, собственно говоря?.. Где мне достать деньги?» — я оглядываю сослуживцев. Нет, на них рассчитывать не приходится.
— Который час? — интересуюсь я не в меру громко.
Все невольно устремляют взор к часам.
— Одиннадцать, — спешит шепнуть моя заботливая поклонница, посмотрев на начальника.
— Никак не кончится день, — замечаю я тоже шепотом.
— В тоскливый пасмурный день и часам неохота работать, — философствует кто-то.
— Точно, — машинально подтверждаю я, надписывая на конверте адрес.
Немного погодя встаю, расхаживаю по комнате. Начальник строго, осуждающе следит за мной, пока не вынуждает меня вернуться к кульману. Я быстро заканчиваю деталь, начатую несколько дней назад. Браться за новый чертеж лень, и я набрасываю на ватмане пейзаж Бакуриани: рисую дом, который приютит нас с Инной.
Дом наш стоит среди елей, в стороне от других. «Дом» — это слишком громко, пожалуй. Наша обитель — комнатушка, в которую втиснуты две койки и столик. Электропроводка туда наспех проведена из большого дома, в котором живет хозяйка, и, чтобы зажечь свет, мы вкручиваем лампу в патрон.
Самая желанная и главная для нас тут вещь — железная печурка.
За окном снег по пояс, вода замерзает. Мы измотаны бессонной ночью. Инна съежилась, клюет носом, бледная и некрасивая.
Хозяйка растопила печурку, потом с сомнением спрашивает:
— Жена?
— Да, — говорю я не задумываясь.
— Настоящий ангел, — уверяет она выходя.
«Ангел» сидит на постели, я на коленях расшнуровываю ей лыжные ботинки. Инна бормочет в сонном дурмане:
— До чего тут красиво, до чего красиво…
— Ты красивее всего и всех.
— Спать хочу, Темико.
— Погоди, разую тебя. Ботинки не жмут?
— Нет.
— Смотри, если жмут, долго на лыжах не проходишь.
— Знаю. Устала — жуть.
— Давай ложись.
— Сил нет.
— Лучше все-таки раздеться.
— Ты прав.
Стену над постелью Инны украшает какой-то пейзаж. Над моей койкой — таблица Менделеева — Инне повезло, как всегда.
Хозяйка приносит чай. Я выкладываю из рюкзака снедь.
— Уснула? — спрашивает хозяйка.
— Никакого сна, пока не поужинает, — решительно говорю я.
— Не хочу есть, — бурчит Инна, выплывая из дремоты.
— Повернись ко мне, — я подношу ей чай, сдобу, усаживаясь на низеньком стуле возле постели. — Открой рот.
— Не хочу, устала.
— Ешь, доченька, ешь, — приходит на помощь хозяйка, подмигивая мне.
— Слушайся, когда говорят старшие, — сержусь я притворно.
— Ладно.
— Открой рот. Умница! Это — за маму, это — за меня…
Инна подчиняется. Я с ложки пою ее чаем и сам дивлюсь своей умелости.
Инне смешно, но она не в силах шевельнуться, только глаза ее суживаются.
— Спасибо, — бросает она тихо.
— Расти большая, — шучу я и прикладываюсь щекой к ее губам. Инна целует меня, закрывает один глаз и улыбается.
— Чего улыбаешься?
— Хорошо мне. Но ты не очень воображай.
— Перевернись на другой бочок и спи. Ночи тут морозные.
— Я тепло одета.
— Укрыть ноги шубой?
— Укрой.
— Замерзла?
— Устала, очень, очень…
С шумом откинулась дверца печки, но Инна уже не реагирует на шум.
На беленых стенах трепещут розовые блики, в комнате блаженно тепло. Через оконце льются желтые лучи луны, оконный переплет вытянутым крестом лежит на полу, и в этой игре цветов я чувствую себя сказочно всемогущим. А что я совершил бы в самом деле, обладай всемогуществом? Знаю, этого никогда не будет, и потому ничего стоящего в голову не приходит.
Огонь постепенно теряет силу, дрова больше не потрескивают. В комнату вступает тишина. Инна спит безмятежно. Я смотрю на ее беспорядочно рассыпанные волосы и радуюсь. Чему? Всему.
— Темур!
— Чего, Инна?
— Давно проснулся?
— Да.
— Знаешь, что я тебе скажу?
— Нет.
— Молчи! Глянь в окно — сказка, белая сказка!
Я присаживаюсь у нее в ногах и послушно смотрю на знакомый, но всегда новый пейзаж. «Белый снег, — думаю про себя. — Белая сказка».
— Нравится?
— Подвинься немного.
— Нашел время лежать! Смотри, какое утро!
— Утро хорошее. Подвинься.
— Давай встанем… — говорит Инна и отодвигается к стене. — Как ты быстро замерз! — Она кладет голову мне на грудь, старается поскорее согреть. — Чем будем заниматься сегодня?
Я запускаю руку в ее волосы и перевожу разговор на другое: почем я знаю, что мы будем делать сегодня.
— Еле согрелся, а ты уже…
— Какая у нас сегодня программа?
— Прежде всего встанем, затопим печку, чтобы можно было одеться. Только не знаю, кто из нас сумеет…
— По-твоему, я должна растопить, да?
— У нас говорят: если девушка быстро и хорошо разводит огонь, то быстро и удачно выходит замуж.
— Любопытно.
— Что?
— Мне еще не доводилось топить печь, выходит, я обречена оставаться девой? Впрочем, проверим свои способности!
Инна становится на постели и надевает халат. Пружины напряжены, Инна дурачится, слегка подпрыгивает — разошлась. Я молчу, закрываю глаза, взлетаю и опускаюсь, наконец Инна падает, потеряв равновесие.
— Ой!
— Ушиблась? — Я не открываю глаз.
— Не, испугалась.
— Чего?
— Что на тебя повалюсь.
— Я бы и не почувствовал. Хоть топором ударь, мне не больно.
— Ты уверен?! — Инна изо всех сил молотит меня кулаками по груди.
Я с головой ныряю под одеяло, съеживаюсь.
Инна барабанит по моей спине, потом стремительно соскакивает с постели, сует ноги в тапки и возится у печки.
Скоро в комнате разливается желанное тепло. Я храбро высовываю нос и улыбаюсь.
— Вставай, лентяй!
— Давно не слышал знакомых приятных слов.
— Не нужно ли чего, детки? — стучится в дверь хозяйка.
— Если можно, вскипятите нам чай.
— Сейчас.
Мы выбираемся во двор умыться. Снег режет глаза, я невольно жмурюсь, морщусь, скидываю рубашку и растираю снегом плечи, грудь, руки, лицо, а когда в очередной раз нагибаюсь взять снег, Инна вскакивает мне на спину и машет ногами. Я нарочно валюсь в снег и барахтаюсь в нем вместе с ней. От мокрого снега сводит мышцы, перехватывает дыхание, я встаю. Инна протягивает мне полотенце, я докрасна растираю кожу и чувствую — в один миг проглочу все, что у нас в рюкзаке, и не умру, никогда не умру!
Инна разрумянилась.
— Есть хочу страшно!
— Есть она хочет, есть, — передразниваю я, и мы трусцой бежим в дом.
— Обрати внимание, мы говорим иногда: «белый как снег», а ведь никогда не имеем в виду такой вот белизны, — замечает Инна и указывает мне на снег. Мы на лыжной прогулке в лесу. — Думаешь, и летом эти ели кажутся такими зелеными, или мой свитер в городе выглядит таким красным? Здесь снег белее белого, и от этого все становится ярче, красочней.
— Правильно.
— Насмехаешься?
— Нет, соглашаюсь.
Я следую за Инной — ее лыжи оставляют на снегу легкие полоски, за мной тянутся глубокие колеи.
— А когда спускаемся с горы, будто крылья вырастают и птицей летишь вперед, поразительное ощущение свободы, легкости, — восторженно продолжает Инна. — Только в конце склона, когда скорость спадает, осознаешь постепенно, что ты не отрывался от земли, что, к счастью или к сожалению, ты по-прежнему человек.
— Правильно.
— Перестань, что с тобой! Вечно все высмеиваешь.
— Почему? Я всего лишь подтверждаю.
— Подтверждаю! — передразнивает меня раскрасневшийся ангел.
— Не веришь?
— Нет.
— Поди ко мне.
Инна поворачивает лыжи, еле справляясь с ними.
— Брось палки.
Она втыкает палки в снег и обвивает мою шею руками. Я целую ее в замерзшие щеки, нос.
