— Что? — интересуюсь из вежливости.
— Сколько систем у Станиславского? Девочка подумала и ответила — три, а экзаменатор говорит: подумай-ка хорошенько. Она снова подумала, даже на пальцах сосчитала и сказала — шесть! Не понимаю, зачем лезут такие в наш институт, что им там нужно? У нас должны учиться только такие, как Лиана. Хотите кофе?
Вопрос обращен ко мне. Да, этой девушке лишь бы верещать, а о чем — все равно.
— Нет.
— Не курите, не пьете? Что вам еще запрещено, что?! — игриво насмехается она.
— В самом деле не хочешь кофе? — поражена Лиана. Заглядывает мне в глаза.
Я качаю головой. Девушки пьют кофе, курят.
Встань и уйди… Уйди, если хватит воли. Заждались тебя добрые гномики…
Я оглядываю Лиану. Нравится, все равно нравится… Очень, очень нравится. Чем она виновата, что у нее красивые глаза и красивые волосы? Интересно, как бы я себя повел, застань ее одну? Погладил бы рукой по волосам? Да, погладил бы по волосам, что в этом странного.
— Погадаешь? — спрашивает Лиану хозяйка, опрокидывая чашку.
— Взгляни на мою гущу, — просит первокурсница.
— Вы лучше в мою загляните! — восклицает Лиана. — Все кончено! Мне — конец!
— Не бойся, кое-что ты все же успеешь!
— Не успею! И молодые гибнут! Знаете, какая девушка погибла вчера?
Начинается третье действие. Скорбно-серьезная беседа.
— Кто погиб? — всплескивает руками хозяйка.
— Нана.
— Какая Нана?
— Моя соседка. Вы ее у меня на дне рождения видели, — печально сообщает Лиана. — Она в лаборатории работала.
— Красивая такая, да?
— Она душ принимала после работы. Когда одевалась, взорвался газ, и на ней белье вспыхнуло. Она выскочила в коридор, а там мужчины, она назад, в огонь. Вызвали «скорую», но спасти не удалось…
— И муж моей сестры сгорел, — говорит первокурсница.
— Как, твоя сестра замужем? — недоумевает Лиана.
— Может, и у тебя самой уже ребенок?
— Нет, я девушка!
— Что же случилось с твоим зятем? — спрашиваю я.
— Где-то на Крайнем Севере, у черта на куличках, открыли месторождение газа. Когда поджигали, он огонь глотнул.
— Это страшно мучительно.
— Да, он очень мучился, говорят.
Наступает молчание.
Не могу больше. Не могу. Сейчас уйду… А завтра… А завтра снова позвоню Лиане? Наверное. Я гляжу на часы.
— Мне пора, девушки!
— Надоело с нами?
Я треплю хозяйку по щеке.
— Что это значит? — вопрошает хозяйка Лиану. Лиана поводит плечами. — Придете еще?
— Куда денусь.
На улице все так же знойно.
Когда я вернусь домой, Лиана, вероятно, позвонит и спросит, почему я ушел. Что ей ответить?
Тридцатипятилетний шах возвратился домой. Он ходит по комнате, пытаясь обрести душевный покой. Принимает холодный душ. Все тщетно. Душевный покой утрачен. И напрасно поглядывает он на телефон — никто не позвонит.
На столе белый лист бумаги: « В снегопад на землю слетают невидимые добрые гномики под белыми зонтиками…»
Глупости все это.
В снегопад на землю падает снег.
А точнее — выпадают атмосферные осадки.
1970
ЗИМНЯЯ СКАЗКА
Зима в этом году в Тбилиси необычная. Морозно, хотя снега и в помине нет. Нескончаемо льет дождь, и без устали завывает ветер. На улицах слякотно, безлюдно.
И сегодня вот ветер завладел рано опустевшими улицами, ворошит еще не развеянную сухую листву, перемешивает ее с пылью, крутит, взбивает, а с запоздалых прохожих, вроде меня, озорно срывает шапки. Одних поторапливает, подталкивая в спину, других задерживает, налетая спереди.
Как бы я ни мерз, при виде своего дома сразу согреваюсь. Еще несколько шагов, и я избавлюсь от колючего морозца зимней ночи. Опережая меня, ветер захлопывает за мной входную дверь. Я окунаюсь в тепло квартиры, растираю окоченевшие руки.
— Где ты пропадаешь? — сердитым шепотом спрашивает из спальни мама.
— Что мне поесть?
— Таскаешься невесть где, как бездомный.
— Что мне поесть?
— Загляни в холодильник.
— В холодильник?! В эту холодину…
— Тише, отца разбудишь. Поешь что от обеда осталось.
Я принялся за ужин, уминаю за обе щеки.
— Сынок… Письмо тебе пришло, сынок.
— Да? Где оно?
— Возле зеркала на столике.
— Хорошо, спи, мам, спи.
Я положил письмо перед собой и, выжимая лимон в чай, пристально всмотрелся в конверт, словно сквозь него хотел прочесть. Желание проникнуть в тайну донимает человека в любом возрасте, будоражит в нем ребячье любопытство. Со мной всегда так. Сколько раз носил я письмо в кармане нераспечатанным, сочиняя всевозможные варианты содержания. Не знаю почему, но, одолеваемый жаждой, у родника я сажусь и слушаю плеск воды. Вот и сейчас мне бы вскрыть конверт, а я перебираю в голове всякую всячину, отстраняясь от того, что занимает меня больше всего.
Я разложил перед собой прямо на тарелках вечернюю газету и стал просматривать спортивные новости. Наконец выключил свет и с письмом в руке направился к кровати. Радуюсь, как маленький. Но чему? Не знаю. Письмо может и не порадовать.
«Мой хороший!
Надеюсь, извинишь мне долгое молчание. Причин было достаточно и довольно уважительных. Не буду о них вспоминать и портить себе настроение в такой чудесный день, а день и впрямь радостный, хочется петь, улыбаться, все кажется хорошим и красивым. В Москве сейчас масса интересного, не описать тебе всего. Неужели не сумеешь вырваться, неужели мы только летом встретимся? До лета слишком далеко, не выдержу!
Если б знал, как я соскучилась по тебе! Но куда денешься от действительности. Не сумела я побороть в себе это странное чувство, что обозначается одним простым словом, а является всесильным и почти необъяснимым. Я боюсь его и радуюсь ему. Радуюсь тому, что во мне не все, оказывается, угасло, а боюсь потому, что не уверена в тебе. Из-за этого и старалась быть с тобой просто в дружеских отношениях. Но, видимо, мы вышли из того возраста, когда такое возможно. Теперь я знаю одно — ты для меня все. Как это случилось, не пойму, но факт остается фактом.
Дома пока что все в порядке. Мы с отчимом больше не ссоримся — не разговариваем друг с другом, и все. Это неприятно, порой невыносимо, но — терплю. Огорчает положение мамы, а что делать? К сожалению, в жизни многое не устроено, не налажено и далеко не все справедливо. Но я не падаю духом. Всего еще год, и я стану независимой. Совсем независимой.
Вечером пойду побродить по городу с друзьями. Друзей у меня хватает, но червь одиночества точит душу. Ладно, не буду ныть. Через неделю сессия, а я пока курсовую не написала и занимаюсь не поднимая головы. А тут еще бабушка слегла, мама не отходит от нее, и мне, понятно, вздохнуть некогда. Ну, вроде бы все выложила. Живу как в сказке, верно?
Остается дать тебе несколько ценных советов: работай, но не переутомляйся, почаще гуляй, тебе нужен свежий воздух (я не шучу). Не «тощай» — худоба тебе не к лицу, а главное, пиши чаще, не изводи молчанием! Будь здоров и помни, что каждое твое письмо — огромная радость для меня.
Целую крепко-крепко, твоя Инна».
«Хорошо, очень хорошо», — подумал я удовлетворенно.
— Не слышишь? Сколько повторять! — достиг моего слуха шепот мамы. — Погаси свет, тебе рано вставать.
— Ладно.
— Спи, хватит.
— Хорошо, хорошо.
Только теперь осознал я, с каким нетерпением ждал ее письмо.
Нестерпимо захотелось увидеть Инну.
Многоликая мечта, возникающая перед сном, исчезла куда-то. Не могу уснуть, мучаюсь. Раскрыл книгу. Буквы прыгают.
Перед сном мной всегда овладевают неясные мечты. Сейчас думается только о Инне. Уснуть не могу. Раскрыл книгу. Буквы мешаются, зачем ломать голову и лишать себя сна?..
Душно. Одеяло давит. Веки слипаются наконец, и все исчезает, исчезают и мысли, и желания.
— Вставай!
— Который час?
— Вставай.
— Не волнуйся, встану.
— Опаздываешь.
— Дай очухаться!
— Каждое утро одно и то же — проснуться не можешь.
Минуту бы еще поспать — ничего больше не хочу.
— Вот что значит до полуночи…
— Мам!
— Иди пей чай.
— Опаздываю.
— И не побреешься?!
— Опаздываю.
— Вставал бы пораньше, все бы успевал.
— Не ворчи, пошел я.
Втискиваюсь в отходящий троллейбус. Пассажиры огрызаются, я не остаюсь в долгу. На работе все уже на местах.
— Здравствуйте!
— Здравствуй!
— Привет.
— Кто перевернул мой табель?
— Я.
По голосу узнаю — кто, не оглядываюсь в ее сторону и «спасибо» не говорю. Заботу ее почему-то воспринимаю как должное.
— Есть хочется.
— Опять не успел позавтракать?
