А в то время как Джордан живописал замок, Армигер сидел, словно горгулья, на самом высоком парапете главной башни и думал, что же ему делать в ближайшие несколько дней.
Меган тронула его за локоть. Армигер очнулся от глубокого раздумья; солнце уже клонилось к закату. Погруженный в трансцендентальные мысли, он просидел несколько часов.
- Что с тобой? - спросила она.
Армигер посмотрел на нее. Лицо Меган в сумерках казалось тоньше, чем тогда, когда он ее встретил, однако выглядела она моложе. Армигер невольно улыбнулся.
- Зря я привел тебя сюда.
- Почему?
Он видел, что Меган старается истолковать его слова не в худшем для нее смысле.
- Скоро начнется бойня. Это неизбежно. У Лавина кончаются припасы. С каждым днем к нему в лагерь приезжает все меньше и меньше фургонов. Похоже, парламент, уверовав в свою победу, сильно урезал ему бюджет.
- Значит, мы умрем?
Она задала этот вопрос так, словно спрашивала о самой обыденной вещи на свете.
- Я могу защитить нас от солдат. Но Ветры охотятся за мной, а штурм наверняка привлечет их внимание. Если даже они не вмешаются напрямую, то могут увидеть меня. И тогда… Да, возможно, нам придет конец.
- Тогда давай уйдем отсюда, - сказала Меган. - Мы же можем удрать незаметно, правда?
- Могли бы, - протянул Армигер.
- Так давай!
- Неделю назад я сказал бы «да». В конце концов, я узнал у королевы все, что мог. Или все, что хотел, - задумчиво прибавил он. - Именно в этом вся проблема.
- Что ты имеешь в виду?
Армигер посмотрел на армию парламента - целый палаточный город, растянувшийся дугой к юго-востоку от дворца. От костров поднимались сотни тоненьких ниточек дыма.
- Когда-то, - тихо проговорил Армигер, - я был богом. Тогда мне хотелось править миром. Для этого я сюда и пришел. Мне необходимо было выяснить, где у Ветров ахиллесова пята. Мои агенты не сумели это узнать, и я нашел единственную женщину, которая, по слухам, знает о Ветрах больше всех. Но по дороге мои цели… изменились.
- Ты таким образом делаешь мне комплимент? - улыбнулась Меган.
- Да, хотя причиной была не только ты. - Армигер поцеловал ее. - Я начал вспоминать. Когда-то, давным-давно, я был свободным и простым человеком, как все остальные. Воспоминания возвращаются ко мне, и…
Как ей описать? Эти воспоминания походили на ветерок после бури, полный сладостных ароматов и живой радости. Когда-то его рука была просто рукой, а не одним из инструментов бесконечно сложной системы. Когда-то его глаза, увидев прекрасное лицо или дворец, попросту любовались ими, не рассчитывая, какую пользу можно из них извлечь. Начав вспоминать, Армигер и в окружающих научился распознавать такие моменты. Например, он видел лицо Меган, когда она попробовала теплый бульон с королевской кухни. Две-три секунды Меган не думала ни о чем - попросту ела и наслаждалась вкусом. Армигер невольно подумал, что вот уже семьсот лет не переживал таких мгновений.
- В общем, они объединяют меня со всеми этими людьми, - сказал Армигер, обводя жестом и дворец, и осаждавшую его армию. - Раньше люди были лишь фишками на доске. А теперь они стали такими же, как я сам. Я понимаю - тебе это кажется бессмысленным.
- Ну прямо! - заявила она, дернув его за волосы так, что Армигер рассмеялся. - Конечно, смысл есть, дурачок! Ты был ребенком, а теперь ты растешь. Все эти годы ты был одним из них… Ты был как дитя и знал только одно слово: «Хочу!» А сейчас удивляешься, что стал таким же, как мы все? Иногда ты у меня такой глупенький!
Армигер совершенно оторопел и смотрел на нее во все глаза, пока Меган не рассмеялась. Потом он обхватил ее за талию.
- Может быть. Ты заставила меня полюбить - и я начинаю любить всех этих людей тоже. Я могу помочь им.
- Помочь? - посерьезнела Меган. - Как?
- Когда-то я был генералом. Я снова могу им стать. - Армигер поцеловал ее в лоб и отпустил. - Пора забыть те планы, которые навязало мне существо, поработившее меня на века. Пора строить собственные планы.
Меган отступила на шаг.
- Армигер…
- Гала - одна из достойнейших правителей на этой планете. Я не могу позволить, чтобы ее убили. И ее подданных тоже.
Меган отвернулась и подошла к амбразуре, глядя на море палаток. Потом снова повернула к Армигеру порозовевшее от закатных лучей лицо.
- Будь осторожен, - сказала она. - Все хорошо в меру. Если ты полюбишь нас слишком сильно, это может стоить нам куда дороже твоего безразличия.
Лавин снова поддался искушению. Он открыл книгу Галы и начал читать при свете лампы.
«Да, дилемма. Вряд ли кто-нибудь в истории сталкивался с такой дилеммой, с какой пришлось столкнуться Нам. Когда Мы сидим у окна и наблюдаем, как люди спешат по делам, Мы находим удовлетворение и радость в таких простых вещах, как рынок и улица, кипящие жизнью. И впрямь большинство людей умеют быть счастливыми почти всегда.
Но Мы видим также городскую площадь с виселицами и знаем, что по улицам ходят только здоровые люди, потому что они еще живы. Мы знаем, что по улицам гуляют й улыбаются лишь те, кто сильнее, поскольку они добились этого права и этой свободы. Мы не видим страдающих от одиночества, побежденных и замученных жизнью людей, работающих в подсобках магазинов, прикованных к постели или рассеянных, как пыль, по далеким полям.
Если Мы предлагаем создать что-то лучшее, значит, этому миру придет конец. Именно так будут считать счастливчики. Потому что Нам, возможно, придется превратить богачей в нищих, а нищих - в принцев. Через два поколения - или через десять - все будет хорошо. Но сейчас, увы, Мы ввергнем народ в нищету. И так далее, и тому подобное. Может, оставить их в покое? Если Мы продолжим идти прежним курсом, то будем видеть улыбающиеся лица и кипящие жизнью улицы до конца Наших дней.
Мы уверены, что никто еще не сталкивался с такой дилеммой. Поэтому Мы безутешны.
Однако правда и то, что душа Наша кипит от ярости, как океан во время шторма, при мысли о бедняках, которые трудятся не покладая рук и гибнут от нищеты, в то время как счастливчики спешат по делам. Они, разумеется, не несут за это ответственности, и никто не смеет упрекнуть их за то, что они нашли свое маленькое счастье. Мы ответственны за это. Быть может, они никогда не поймут Наших побуждений и не увидят Наш грандиозный план воплощенным в жизнь в полной мере. Остается лишь надеяться, что их дети вырастут счастливыми и свободными, даже если будут проклинать Наше имя».
Лавин почти слышал, как она произносит эти слова. Они были так похожи на нее, когда в расцвете юности она увлеклась идеалистическими идеями. В то время Лавин не понимал и половины из того, что говорила Гала. Он только ежился от смущения, слушая ее странные еретические речи. Она была умнее его, они оба это знали, и, как казалось Лавину в глубине души, оба принимали то, что он ее не понимает.
Однако в дневниковых записях сквозило такое одиночество, что порой на глаза Лавина наворачивались слезы. Теперь он сожалел, что не старался понять ее лучше, когда была такая возможность. Быть может, ему удалось бы заставить Галу изменить планы, и сейчас она не была бы так одинока. Быть может, тогда она не стала бы фанатичкой. Лавин подозревал, что Гала полностью оправдывала свою репутацию сумасшедшей лишь потому, что это была единственная роль, оставленная королеве в ее изоляции.
Второй раз они встретились в военной академии - примерно через полгода после бала, на котором Гала бросила на Лавина одобрительный взгляд. На балы в академию регулярно приходили молодые дамы, но Лавин редко там показывался. Верный сын довольно сурового провинциального барона, он не любил подобные мероприятия. А кроме того, Лавин жил воспоминаниями о том мгновении, когда она заметила его. Услышав на плацу, что сумасшедшую принцессу видели в городе скачущей верхом в мужской одежде, Лавин почувствовал, как у него забилось сердце, и пропустил свою очередь в кавалерийском маневре, который они отрабатывали. В тот же день он тихонько спросил в столовой об источнике слухов. Выяснилось, что Гала остановилась в гостинице, меньше чем в километре от академии.
Двое курсантов начали шутить: мол, принцесса приехала подыскивать себе жену или по крайней мере любовницу; ее мужские замашки давно были притчей во языцех. Лавин швырнул вилку на стол и немедленно вызвал обоих на дуэль.
Ссора могла кончиться трагедией, не вмешайся квартирмейстер. Громадный, как горилла, он наводил порядок исключительно физическим воздействием. Предупредив всех троих, что дуэлянтов тут же выгонят из академии, он нещадно избил их. Лавин не больно-то расстроился - ведь обидчики тоже были наказаны.
Пожалуй, квартирмейстер несколько переусердствовал, ибо Лавина несколько дней рвало и он еле мог ходить из-за повреждения внутреннего уха. С тех пор приступы боли одолевали его в особо напряженные дни всю оставшуюся жизнь. А тогда он провалялся пару дней в кровати и в конце концов попросил отпуск для поправки здоровья. Ему дали неделю.
