Максим, глядя на него, вдруг почувствовал нечто прежнее, сильное теплое чувство безопасности, прочной защиты. Вдруг весь «напряг» и вся «трясучка» улетучились с приездом старшего брата, как будто вернулись те времена, сопровождаемые мелодией «Гольфстрим». Он подошел к брату и обхватил твидовое плечо. В буфете было большое зеркало, они оба в нем отражались. Максим был выше Октября на полголовы. В глубине гостиной видна была тоненькая Настя, она разглядывала фотографии на стене. Зря ты чувиху приволок сегодня, вздохнул Октябрь. Да это жена моя, улыбнулся Максим. В твоих женах уже запутались разведки обеих сверхдержав, сказал Октябрь. Седьмая или восьмая? Он глянул в глубину зеркала. Станочек неплохой. На большой серебряный поднос он поставил бутылку экзотической гадости, вполне реальный червяк на дне, но рядом все же оказались скоч «Чивас Ригал» и шампанское «Мумм». Очередь за орехами, крекерами, льдом. Все в западном стиле, другого и не знаем. Жаль, придется отложить серьезный разговор. «Гольфстрим» улетучился. Максим понял, что встреча с братом идет в ряду не «тех», а «этих» событий. Нечего откладывать, ближе Насти у меня нет никого. Муж и жена – одна сатана.
Настя тем временем стояла у стены, покрытой фотографиями в рамочках красного дерева. Их было множество, и все они касались «этапов большого пути» исторического папаши. Одна ее заворожила. Компания большевиков в хорошей европейской одежде вразброд пересекала трамвайные пути в каком-то немецком городе. Снимок был отличного качества и профессионального мастерства. Чувствовался воздух того дня, складки платья подчеркивали энергичность послеобеденного движения. Один был Ленин, а второй -…а второй был Макс, ее собственный Огоша, молодой сподвижник злокозненного Ульянова. На других снимках историческая личность такого сходства с сыном не обнаруживала, напротив, углубляя историзм, с каждым годом обнаруживала противоположные черты, но в тот момент пересечения трамвайных рельс эмигрантским веселым шагом вся большевистская дружина напоминала «изюмовцев» – может, шнапсу хватанули? – и даже Ильич сощурился котиком, будто на дворе не апрельские тезисы, а просто апрель.
Подошли Октябрь с подносом и Максим со стаканами. Все уселись вокруг низкого столика. Настя чувствовала некоторую зябкость под взглядом шурина. Вы надолго в Москву? – спросила она. Мда, сказал он. Что? – спросила она. Вообще-то, сказал он и взялся откупоривать «Мумм». Так что же? – спросила она. В каком смысле? – удивился он. Вопрос довольно простой, сказала она. Макс, тебе не кажется, что я задала Октябрю Петровичу довольно простой вопрос? Не очень-то простой, сказал Октябрь. Вообще-то я на родине социализма дольше месяца не выдерживал, так уж сложилось, какая-то странная разнилась аллергия, но сейчас, боюсь, придется мне с этой аллергией бороться. Похоже, киса, что из-за вашего красавца вся моя карьера жуякнулась. Как вы сказали? – Настя даже глаза вылупила. Карьера, говорю… Нет, не про карьеру… жуякнулась, говорю, карьера… нет, вы меня как-то странно… В чем дело, киса? Вот-вот, какое-то странное обращение. Странное, говоришь? Макс, ты находишь, что «киса» – это странное обращение?
– Ничего странного, – сказал Максим. – Я и сам ее теперь так буду звать. Киса. Ну, за встречу! У-у-п! А теперь, Окт, давай расшифровку.
Далее началось для Насти нечто невообразимое. Вот уж не думала, когда «левака» на Кузнецком ловила, что в такие угожу дебри. Оказалось, что Октября отозвали из его, как он выразился, родного Вашингтона, где он, оказывается, даже и Макс этого не знал, проживает уж который год в качестве представителя агентства печати «Социализм». Шифровкой приказали лететь в Москву первым же самолетом. Конечно, он сразу понял, что это связано с художествами младшего полубрата и что карьера его теперь «жуякнулась». Настроение было отвратительное. Даже мелькнула мысль, мы здесь все свои, забрать семью – оказывается, и семья есть, жена Аля, талантливая пианистка, и сын Андрюша лет четырнадцати с небольшим, – валить в Государственный департамент – высвечиваться, просить шалаша…
– Не понимаю этого жаргона, – сказала Настя.
Не понимаете, потому что не знаете, что перед вами генерал советской разведки КГБ, то есть не знали до вот этого момента. А вот американцы это прекрасно знали, и, что хуже, наши тоже знали, что американцы знали, и потому я… Ну, словом… Ну, в общем, детали здесь ни к чему. Важно, что мой отзыв связан с Максом, тут замешаны какие-то еще неясные мне большие силы, и, в общем, если Макс не выпадет из игры, мои карты биты, а он не выпадет, и правильно сделает, потому что надоело всю жизнь позориться. Давайте выпьем!
В этот момент появилась Капитолина Тимофеевна, затянутая в темно-серые шелка. Ну и баба!
– Как прикажешь это понимать, Максим?
Позволь, мама, да о чем ты? Ну и ну, вытаращилась «альпинистка», да ведь эта баба вся драгоценностями увешана! Три нитки жемчуга, на четырех пальцах камни, серьгам цены нет!
– Что ты такое творишь, Максим? Твое имя не сходит с уст этих грязных антисоветских радиостанций! Так позорить память отца!
Она иной раз, при некоторых поворотах, выглядит просто молодой бабой, подумал Максим. Да что ты, мама, все так преувеличиваешь? Октябрь подошел к Капитолине Тимофеевне с бокальчиком. Шатапчик, мамулька! Прими коньячку и познакомься с Настей.
Кто это? Капитолина Тимофеевна, сидя в очень прямой позиции на стуле с прямой спиной, как бы только что заметила Настю, которая пребывала в низком мягком кресле, то есть в униженной, неаристократической ситуации. Не успев получить ответа, мамаша отвернула гордый подбородок. Очевидная попытка сдержать внезапно нахлынувшие слезы. Тут подкатил коньячный сосуд в крепкой мужской руке. Мамулька, мамулька! Ах, Рюша! Коньяк – прошел! Получается Хрюша! – ласково смеялся Октябрь. Очевидно, старая испытанная шутка, подумал Максим, и верно – Капитолина Тимофеевна ответила Октябрю улыбкой. Ах, Рюша, все-таки обидно – единственный сын!
Вдруг Максима пронзило: да ведь они же любовники! Во всяком случае, были любовниками под боком у дряхлеющего отца! Вдруг пронеслись какие-то вспышечки из прошлого. Нужно было быть полнейшим поцом, то есть надменным и самопоглощенным юнцом, чтобы не заметить особых отношений между матерью и полубратом, то есть между мачехой и пасынком. Ну конечно, это началось у них, когда Октябрь вернулся из своей таинственной школы. Тогда и объявились – «мамулька» и «Рюша». Мне было восемнадцать, ему двадцать восемь, а ей всего тридцать восемь, и она была тогда просто неотразимой бабой. Снимки, снимки, снимки, дача, катер, машина, курорт, их взгляды, тяга друг к другу… Странно, вроде бы не обращал на это внимания, а многое запомнилось. Значит – обращал внимание…
– Ах, мальчики, как я все-таки рада, что вы оба здесь! – неожиданно сказала Капитолина Тимофеевна и все-таки прослезилась, но без надрыва, а по-светски, легко, словом, как подобает. – Ну, и вам, конечно, рада, милая… да… милая Настя… ну, давайте, давайте-ка все к столу! Ксюша наша сегодня тряхнула стариной! Знаменитые пироги с капустой.
Далее покатился ужин и последующие перемещения то в гостиную опять, кофе и чай, то в «святая святых», в кабинет Петра Севастьяновича, где опять же «этапы большого пути» и портреты людей, осчастлививших наше отечество и даровавших оные портреты с личными подписями товарищу по борьбе, Коба, Старик, Абсолют, даже и «любимец партии» Бухарин извлечен был в соответствующий момент из-под спуда; Петр Севастьяныч, Настенька, отличался широтой теоретических взглядов, он только врагов нашей партии не любил; а это, милочка, авто «Паккард», на этой почве мы и познакомились с отцом вашего мужа, не правда ли, роскошен: ну а затем, тет-а-тет, то есть по-дамски, новой невестке была продемонстрирована небольшая коллекция меховых шуб: норка, песец, лиса рыжая, лиса черно-бурая, каракуль, просто для разнообразия, котик, покажется странным, но это мой любимец, а вот этот мех называется «колински», у всех свои слабости, девочка, у меня – меха, это французское, это канадское, ну а это просто подарок меховщиков Казани к одному из юбилеев Петра Севастьяновича, соболь; Рюша считает, что бьет мировые стандарты…
Настя совершенно обалдела, и не столько от мехов, сколько от разговоров, которыми сопровождался ужин и дальнейшие перемещения. «Рюша», изрядно поднабравшийся, нес такое, что волосы, как хорошее выражение гласит, на голове шевелились. Ты думаешь, киса, я стыжусь, что кагэбэшник? Ничуть не стыжусь! А почему? Потому что есть КГБ и КГБ! Бег ёр пардон, прямой перевод с английского. Вы тут бегаете по Москве и думаете, что КГБ – это все ваши «фишки», «лишки» и прочее, а у нас их, между прочим, терпеть не могут, самые подонческие отделы…
Настя обменивалась взглядами с Максимом. Тот пожимал плечами. Для него этот вечер тоже казался какой-то немыслимой дикостью, но не только от громогласных откровений Октября, но и от своего открытия, от «Рюши-мамульки», от нового смысла всех прошедших лет.
