Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, – выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол, такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных постов, – деловых, властных, амбициозных, тщеславных – Левин полагал, она не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т.е. унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего… И он не ошибся, она спросила:
– Какие вы даете мне гарантии за мою откровенность?
Он понял, что она имела в виду:
– Алевтина Петровна, все ваши ответы на мои вопросы я передам прежде всего Чекирде, своему клиенту. Мы же с вами, повторяю, будем беседовать без протокола, подписывать вам ничего не придется, вы всегда сможете отказаться от своих слов, даже заявить, что вы меня и в глаза не видели, просто мы друг другу приснились, как дурной сон.
– Что вы юлите?.. А не боитесь неприятностей?
– За что и от кого? – спросил Левин.
– От милиции, прокуратуры за то, что не зафиксировали письменно.
– Это уже мои заботы. Вас они не должны волновать. Что же касается Чекирды, – это выходит за пределы моих функций. Вы не боитесь с его стороны шантажа впоследствии?
– Вот уж этого я не боюсь! – воскликнула Деркач. – Мы с ним в некотором смысле были впряжены в одну телегу. Так что если одна из лошадей падает, телега все равно перевернется и потянет за собой вторую лошадь.
– Значит, вы знакомы с Чекирдой?
– А разве он вам не сказал? – удивилась Деркач.
– Я его об этом не спрашивал, – уклончиво ответил Левин.
– Знакомы. И давно. Прежде он занимал этот кабинет, а я была его заместительницей. Восемь лет…
– Странно для его профессии железнодорожника…
– Садись, Аня, – сказала Каширгова, когда девушка вошла. – Марк Григорьевич хочет задать тебе несколько вопросов.
Аня села. Костюкович видел, что она напряжена.
– Вы хорошо плаваете, Аня? – спросил он.
– Учусь, – ответила, удивившись. – А почему вы спрашиваете?
– Я видел вас в бассейне. Там, где работает Сева Алтунин. Кстати, вы не знаете, каким лосьоном он пользуется?
– Откуда мне знать? – смутилась.
– Тогда я вам скажу. "Шанель "Эгоист".
– Может быть… Я с ним не очень знакома.
– Разве? А я полагал, что вы довольно близко знаете друг друга.
– Нет.
– Однажды во время ночного дежурства я пошел посмотреть, хорошо ли запер машину. В тоннеле-переходе почувствовал запах лосьона. Стойкий лосьон. Кто-то только что передо мной прошел по тоннелю во двор. Была ночь. Ни души. Но когда я вышел во двор, увидел две фигуры. Обе в белых халатах, мужская и женская. Они двигались от тоннеля в сторону вашего отделения, Сажи, – повернулся он к Каширговой. – Я решил, что это врачи со "скорой", поскольку за отделением подстанция "скорой", – он снова обратился к Ане. – Но недавно, Аня, я понял, что это были вы и Алтунин. Вы, должно быть, близко знакомы, если после плавания выходите из одной душевой кабины, – Костюкович взглянул на девушку. Лоб, щеки, шея ее густо покраснели, она опустила голову. Он снова обратился к ней: – Я и Сажи Алимовна сразу поняли, что похитивший протокол вскрытия и листок гистологического исследования знал, что к чему, поскольку прихватил с собой стекла и, главное, исходный материал – блоки. Явно это был человек, что-то понимавший в медицине. С запахом лосьона я встречался потом не однажды, и всякий раз он был как-то связан с присутствием Алтунина. Я видел вас, Аня, когда вы вместе с Алтуниным выходили из душевой, а сейчас узнал, что вы работаете здесь. Мне все стало ясно, тем более, что старшую лаборантку вы замещали именно тогда, когда была совершена кража. И произошла она, по-моему, как раз в ночь моего дежурства, когда я увидел мужскую и женскую фигуры, направлявшиеся в сторону вашего отделения. Тогда я ошибся, посчитав, что это два врача со "скорой". Теперь нет сомнения, что это были вы и любитель лосьона Алтунин.
– Да, – еле шевельнула она губами.
– А кто помогал матери Зимина сочинять жалобы?
– Я и Сева.
– Зачем?
– Я была у Сажи Алимовны, когда она по телефону читала вам листок гистологических исследований Зимина…
– И?
– Рассказала об этом Севе. Он решил, что надо внушить матери Зимина, что виноваты в смерти Юры вы, намекнуть, что хорошо бы подать на вас жалобы, – она приложила ладони к горящим щекам.
– Туровский и Гущин знали об этом?
– Сперва нет. А потом Сева им рассказал. Они всполошились, страшно его ругали, мол, зачем он подымает шум вокруг этого, привлекает внимание. Но они знали содержание вашего разговора с Сажи Алимовной, и теперь деваться было некуда: они и велели украсть из архива все, что нужно, они знали, что я и Сева понимаем, что должно исчезнуть, – подняв заплаканные глаза, тихо закончила лаборантка.
– Да, забыл: вы ведь с Алтуниным были и в загородном ресторане, где веселились вместе с Туровским, тренером Гущиным, каким-то таможенником, Погосовым. С последним пришла одна дама. Она моя сестра. Она мне передала привет от Алтунина и довольно точно нарисовала портрет его подруги – ваш, Аня, – Костюкович откинулся на спинку стула, словно устав после тяжкой работы и сказал Каширговой: "У меня все, Сажи." – Это все правда? – спросила Каширгова у лаборантки.
– Да, – едва слышно произнесла та.
– Тебе заплатили? Сколько? – Каширгова уставилась в ее склоненный лоб.
– Нет, – замотала та головой. – Я не брала никаких денег… Он попросил… Мы любим друг друга… Скоро поженимся… Он обещал.
– Обещал!.. Эх ты, дура!.. Сейчас же пиши подробную объяснительную на мое имя. И к ней приложи заявление, что увольняешься по собственному желанию. Большего я для тебя сделать не могу. Иди.
Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на часы.
– Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия… Марк, зачем им это нужно было?
– Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от того, что знаю сейчас.
– Ладно, к подробностям вернемся, побегу…
Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он – к двери на улицу…
Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой трансформаторной будки.
– Чего глаза красные? Ревела? – спросил Володя Покатило.
– У меня неприятности, – ответила Аня.
– У всех свои неприятности… Быстро же ты Юрку забыла. Не успел помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.
– Он женится на мне.
– Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.
– Не твое дело. Ты зачем пришел?
– Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском, решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.
– Не смогу я. Увольняюсь отсюда.
– Чего так?
– Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.
– Там проценты большие берут, не выгодно.
– Уходи! – встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда Костюковича. – Не хочу с ним встречаться, – и, не прощаясь, быстро пошла в сторону подстанции "скорой".
– Чумная, – пожал плечами Володя.
Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.
– Здравствуйте, доктор, – поприветствовал Володя.
– Здравствуйте. Что вы у нас делаете?
– Надо было встретиться с одним шофером со "скорой". Он обещал канистру бензина.
– Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? – спросил Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный вход – на улицу.
– Кто готовится туда, а кто – в Будапешт, – усмехнулся чему-то Володя.
– А что в Будапеште?
– Дунайский кубок.
– Тоже хорошо.
– Кому как…
Они попрощались…
Сперва Деркач никак не могла начать говорить – произнесет фразу-другую, остановится, скажет Левину:
