Рабов непримененья силы.
Как обожают их враги
И роют им, смеясь, могилы.
* * *
Не пишу я тебе отныне.
Ты, как есть, мне явился весь.
Смесь невежества и гордыни –
Нет ужасней, чем эта смесь.
Бен-Эф, по жизни Ёся Коган, – родился и всю жизнь прожил в Москве, пока не переехал в 1992 году в Штаты. По образованию математик, кончил мехмат МГУ, защитил кандидатскую диссертацию. Приехав в Нью-Йорк, читал вводные курсы лекций по статистике в Курантовском институте, потом работал в Чикагском и Иллинойском университетах, в последнее время – статистиком в фармацевтических компаниях. В начале 70-х посещал поэтическую студию «Луч» Игоря Волгина при МГУ. Имеет свою страницу на сайте stihi.ru.
Воспоминание о любви
Статистик
Играешь ты с цифирочкой,
Как будто с генитальями
Давно забытой Фирочки,
Уехавшей в Италию,
На берега лазурные,
Купаться в Пино Грижио, –
Под щебеты амурные
Волосики те рыжие...
Ах, где ты, моя деточка?
С вендеттой Сицилийскою
Оливковою веточкой
Дрожишь, не мне ты близкая.
Какая тут статистика?..
Pаздрайная баллистика.
Типа Эдипа
Жену называл он мамой
и, прыгая к ней в кровать,
испытывал счастье и драму,
которые не передать...
Нахлынет – и вроде стыдно:
ну что мы с тобой творим?
Закроет глаза, чтоб не видно:
«Давай с тобой, мама, родим...»
И родились у них дети,
и он, подражая им,
про все позабыв на свете,
был с нею и тем и другим...
Он так ревновал свою маму
за стенкой хрущевской к отцу,
как сын его собственный маму
ревнует к нему... Не к лицу!
Ни мамы, ни папы нету –
ты сам уже на кону,
копеечною монетой ,
себя ты ревнуешь к кому?
На кончиках пальцев
А.Б.
На кончиках пальцев
У краюшков губ
В той ямке святой
Между ног золотистой
Прости меня –
Я необучен и груб
Но хочется мне
Чтоб осталась ты Чистой
В объятьях случайных
До Встречи со мной
Весной завиральной
Весной шебутной
Со мной
* * *
Луна твоей попкой висит в облаках,
Поцеловать бы и щечкой прижаться,
Пред ней и раскаюсь в милейших грехах, –
Луне ведь не надо в трусы наряжаться.
О, свет золотой полушарий твоих
Морями любви управляет,
Ведь нету в Подлунной подобных таких,
Что формой, как стих, вдохновляет.
А может, их много в трусах, этих лун,
Гуляет по белому свету?
Кто скажет такое – бессовестный лгун!
На небе Луны такой нету.
Чикагский маятник любви
(Жестокий романс)
Ты
мне приснилась зимою холодною,
темною ночью
в чикагском бреду –
помню я сон свой,
разорванный
в клочья,
знаю,
что снова тебя в нем найду.
Снова найду,
зацелую всю до смерти, –
всю зацелую и всю залюблю:
острым кинжалом
прошлась ты мне по сердцу,
что в нем осталось –
в тебя все волью!
Наша любовь
горячее, чем ненависть, –
если пружиной отбросит опять,
снова прижмет
к тебе
клятвою верности:
только любить,
всю тебя целовать!
…Все позабыть –
ничего бы не знать.
Над птичьей головой
Между Москвой-рекой и площадью Смоленской,
на тополе высоком у окна,
в осеннем одиночестве вселенском
висит гнездо – и ждет, пока Весна
дотронется до птичьей стаи мартом
уродливых ворон, и две из них,
вдруг посчитав, что поздно будет завтра,
великий свой союз составят в тот же миг.
Ну, а пока еще октябрь, осень,
им надо жить и зиму зимовать, –
так пожалеем их и хлеба им подбросим,
и снова календарь начнем назад листать.
И снова станем ждать, пока оцепененье
с души спадет, и мы перед собой
сумеем оправдаться за спасенье:
Паденье – гибель – отреченье!
Когда, какой еще ценой?..
Как было б хорошо зависеть от погоды...
Над птичьей головой несутся облака,
им только бы прожить каких-нибудь полгода –
и счастья паводок затопит берега!
Воспоминание о любви
Ты ночью ко мне приходила,
я целовался с тобой,
только когда это было –
и было ли это со мной?
Тот день позабытый, вчерашний,
у времени я украл,
и к краю той горькой чаши,
склонившись, губами припал,
глотая тягучий, и долгий,
и жгучий напиток судьбы,
от встречи с тобой до размолвки,
яд ненависти и любви!
Вкус радости и печали
теперь на моих губах –
как будто те слезы упали,
что плыли в твоих глазах.
Вернется?
Услышишь гудок паровоза,
и сердце забьется в груди:
зазноба твоя из колхоза, –
соседей не разбуди...
Водой ледяной из колодца
умоешься в ржавый рассвет:
неправда, – все это вернется!
Вот только Маруськи все нет...
Где тот паровоз допотопный,
застрявший в хэмптонской глуши,
c гудочком своим одножопным,
что радовал от души?
Альпинистка – моя, скалолазка – твоя
В.Высоцкому
Покоряя за кручею кручу,
Кабарду вспоминаешь, Домбай.
Здесь, конечно, намного лучше:
нету баб, тишина – просто рай!
Никакого от них покоя
на Кавказских хребтах ты не знал,
как за связку хватали рукою,
если сам ты не доставал...
Не успеешь палатку раскинуть,
костерок развести у ручья, –
с двух сторон тебя пьяные Зины
обнимают и группа вся.
Просят: «Ле-е-ешка, ну спой нам Высоцкого!»
Ты гитару срываешь с плеча
и поешь им за Нуравицкого
про любовь, что еще горяча,
как в костре твоем головешка,
что чадила всю ночь до утра.
... Что он знает, твой Гинзбург Мишка?
Вся под снегом лежит Кабарда...
Нету снега в Луизиане,
комарам только нету числа...
Ты назначь на Домбае свидание,
вынь гитару свою из чехла!
* * *
Всех, кого я любил... и убил,
с кем навеки я распрощался, –
никогда я не расставался,
с ними вместе всегда я был!
Всех забыл я их... вспомнил снова
голоса и движение губ, –
тонет в памяти, не утонет
дней ушедших колодезный сруб.
Наклонюсь – и из давней замяти
выплываешь из глубины...
Брошусь вниз! – и в забытой памяти,
наконец, мы с тобою одни.
Calculus of Love
Ты Вирджинию учишь анализу,
а Вирджиния хочет любви, –
от нее завернувшись в два талеса,
на иврите ей шепчешь: «...увы!»
Вся она шоколадного цвета,
ищет твой интеграл по ночам,
вдохновляя тебя как поэта,
его нежно берет «по частям...»
Интегральчик твой скользкий несобственный,
по Нью-Йоркам всего истрепал,
там в Краун-Хайтце все шлялся «по родственникам»
да в Куранте дверями прижал.
...А она, точно черная роза,
распустилась в Хэмптонском саду:
«Мишка, миленький, – капают слезы, –
интегральчик ну как твой найду?»
В поисках Жемчужной реки
