и все же он сформулировал свои понятия в таких узких и однозначных терминах, что они затеняли вопросы и вызвали непрекращающиеся научные дебаты, хотя потребность в них уже давно прошла. Наиболее правдиво это именно в отношении проблемы извращений. Фрейд сделал возможным освоение и этой непростой территории, но все же снова заставил нас пожать плечами в неверии. Возьмем фетишизм, который, безусловно, является парадигмой извращений и который сам Фрейд использовал как своего рода воплощение всей теоретической системы. Почему фетишисту нужен какой-то предмет, такой как обувь или корсет, прежде чем он сможет заняться любовью с женщиной? Фрейд ответил:
Проще говоря: фетиш – это замена женского (материнского) фаллоса, в которого маленький мальчик когда-то верил и до сих пор не желает отказываться – мы знаем почему22.
Обратите внимание на полную уверенность в этой последней фразе. «Причина» заключается в том, что женские гениталии доказывают реальность кастрации и пробуждают ужас перед ней. Единственный способ победить эту угрозу – «дать» женщине фаллос, пусть и искусственно и символически; и именно фетиш является «символом победы над угрозой кастрации и защитой от нее»… С его помощью фетишист может приступить к половому акту. Фетиш «спасает фетишиста от гомосексуализма, наделяя женщин признаком, который делает их приемлемыми в качестве сексуальных объектов». Одним словом, фетиш дает смелость быть мужчиной. Фрейд был настолько уверен в своей формулировке, что категорично заявил:
Вероятно, ни один мужчина не избежал ужасающего шока от кастрации при виде женских гениталий… [И с триумфом заключил: ] Исследования фетишизма нужно рекомендовать всем, кто еще сомневается в существовании комплекса кастрации…23
Когда человек масштаба Фрейда так триумфально завершает всю свою работу в столь позднем труде, мы должны признать, что в нем содержится несомненная правда. Но он снова охватил нас своеобразным парадоксом психоанализа, сформулировав самую важную истину на столь конкретном узком языке, что сделал эту истину неузнаваемой. Позвольте попытаться отделить одно от другого. Выход из парадокса нам показали такие мыслители, как Адлер, Юнг, Ранк, Босс, Штраус и Браун. Ужас кастрации – это не ужас наказания за кровосмесительную сексуальность, и не угроза эдипова комплекса; это скорее экзистенциальная тревога перед жизнью и смертью, которая фокусируется на теле животного. Это суждение намного более обосновано. Но Фрейд придерживался идеи тела матери, в частности, идеи фаллической матери, в которую хочет верить ребенок. Во всей позднейшей психоаналитической литературе в фантазиях пациентов эта идея встречается снова и снова, и в недавней работе Роберт Бак подтвердил идею Фрейда, использовав те же категорические высказывания:
…во всех извращениях драматизированное или ритуализированное отрицание кастрации проявляется в регрессивном возрождении фантазии материнского или женского фаллоса24.
А вот прекрасное описание типичной фантазии из прекрасной работы Мэй Ромм:
Временами пациент во время мастурбации воображал, что он может взять свой член в рот, и, так сказать, замкнет круг. В этот период ему снилось, что он смотрит на свое тело, и обнаружил, что у него грудь, как у женщины, и мужские половые органы… Греческий священник в рясе с распущенными по плечам волосами представлял для него среднеполого бисексуального человека, соблюдающего целибат25.
Гермафродитный образ
Гермафродитный образ – это идея, которая проникает в сердце человеческого состояния и раскрывает нам динамику извращения и то, что поставлено на карту в отчаянных усилиях искалеченных людей найти какое-то животное удовлетворение в этом мире. Гермафродитный символ перестал быть загадкой после работ Ранка, Юнга и многих других. Проблема снова заключалась в том, чтобы лишить его узких сексуальных коннотаций; это не сексуальная, а общечеловеческая проблема. «я» оказывается в странной оболочке тела и не может понять этот дуализм. Человек поражен произвольным характером генитальности, случайностью его отдельного сексуального проявления. Он не может принять временность тела или его незавершенность – то мужчина, то женщина. Физическая сущность тела не имеет смысла для нас. Она связывает нас с определенным типом судьбы, односторонней сексуальной ролью. Гермафродиттический образ представляет собой стремление к целостности, стремление не сексуальное, а онтологическое. Это стремление к возвращению единства (Агапэ) с остальной природой, а также к полноте в себе. Это желание исцелить разрывы бытия, дуализм себя и тела, себя и других, себя и мира. Добавьте стремление «я» к самосохранению вне тела и за его пределами, и мы сможем понять, почему частичность сексуальной идентичности является дополнительным ограничением и опасностью.
Фрейд был прав, когда увидел центральную роль образа фаллической матери и связав его напрямую с комплексом кастрации. Но он ошибался, считая основной сексуальную сторону проблемы. Он брал то, что является производным (сексуальное), и делал его первичным (экзистенциальная дилемма). Желание обладать фаллической матерью, ужас женских гениталий, вполне может быть универсальным опытом человечества, как для девочек, так и для мальчиков. Но причина в том, что ребенок хочет видеть всемогущую мать, чудесный источник его защиты, питания и любви, как по-настоящему богоподобное существо, находящееся за пределами случайного раскола на два пола. Страх перед кастрированной матерью является, таким образом, страхом перед угрозой всему его существованию, так как его мать оказывается существом животным, а не трансцендентным ангелом. Его судьба, которой он вследствие этого страшится, которая отвращает его в ужасе от матери, заключается в том, что он – тоже «падшее» телесное существо, то самое, которое он так стремится преодолеть в своей анальной стадии. Ужас от женских гениталий, таким образом, – это шок крошечного ребенка, который в одночасье – не достигнув возраста шести лет – превратился в философа, трагика, который должен быть полноценным человеком задолго до наступления своего времени и который должен полагаться на запасы мудрости и силы, которых у него нет. Опять же, это бремя «первичной сцены»: не то, что бы это пробуждало невыносимые сексуальные желания у ребенка или агрессивную ненависть и ревность по отношению к отцу, но полностью сбивает его с толку по поводу природы человека. Ромм заметила у своего пациента:
Его недоверие ко всем он объяснял главным образом разочарованием, которое испытал вследствие открытия сексуальных отношений между родителями. Мать, которая должна была быть ангелом, оказалась человеком c плотскими желаниями26.
Это прекрасно: как вы можете доверять людям, которые представляют основную часть культурного кодекса морали, «ангельскую» защищенность от распада тела, но в то же время отбрасывают все это, вступая в самые тесные отношения? Родители – это боги, которые устанавливают стандарты высшей победы; и чем более однозначно они сами ее воплощают, тем больше надежд подает формирующаяся личность ребенка.
