Облизывая окровавленные губы, она думала, что уже никогда, наверное, не сумеет ощутить сладкий вкус жизни.
Глава 43. Матьяш и Тамаш из Эстергома
Мальчишка с измазанным сажей лицом шуровал палкой в потухшем костре, пытаясь разбудить уснувшее пламя. Медленно, терпеливо подкармливал он огонек сухой травой и щепками.
Когда угли наконец полыхнули, он осторожно подул, стараясь поддержать воспрянувшую жизнь.
Но огонь был не единственным, за чем приходилось ухаживать. Его брат стонал неподалеку, под навесом из рваной грязной одежды.
– Воды… – прохрипел раненый.
Мальчик приподнял голову брата и прижал плошку с водой к его пересохшим губам.
– Пей, Адам. Пей.
Несчастный сделал глоток, хотя куда больше воды пролилось на подбородок и шею.
– Спасибо, Тамаш, – выдохнул он.
– А теперь поспи, – сказал мальчик. Он знал, что именно так сказала бы и их мама.
* * *
Сидя верхом на своем андалузском жеребце, Матьяш наблюдал за этой сценой в подзорную трубу. Затем вернул трубу своему сопровождающему.
– Принеси мне одеяло, – приказал он, возвращая трубу стоявшему рядом всаднику. – Я спущусь в тот лагерь.
Командир нахмурился и медленно покачал головой.
– Я отправлю туда разведчика. Вашему высочеству слишком опасно идти без сопровождения и пешком.
Матьяш вскинул руку, заставляя его замолчать.
– Немедленно принеси мне одеяло, – рявкнул он и, спешившись, бросил поводья слуге.
У командира глаза полезли на лоб, когда эрцгерцог Матьяш зачерпнул пригоршню грязи и сначала вымазал ею свои сапоги, а потом испачкал и лицо.
* * *
Набросив одеяло на плечи, Матьяш вступил во временный лагерь.
– Кто идет? – крикнул по-венгерски мальчишка, хватаясь за пику.
Они даже не оставили ему ружья, подумал эрцгерцог.
– Я из трансильванского отряда Батори, – отозвался он. – Ты говоришь по-немецки?
– Немного, – сказал мальчик, все еще целясь Матьяшу в сердце; сил на большее ему недоставало.
– Я пришел проверить, не укрываете ли вы здесь дезертиров.
– А почем мне знать, что ты сам не дезертир? – дерзко спросил мальчишка, откидывая с глаз грязные волосы. – Почем мне знать, что ты не пришел украсть то немногое, что у нас есть? И убить меня и раненых?
Брат короля невольно улыбнулся такой дерзости, особенно учитывая тщедушное сложение и бледность караульного.
– Помогите! – простонал человек, лежавший позади мальчишки. Глубокая рана на его шее пламенела алой розой на фоне грязной кожи.
– Ну, покажи, на что ты способен, – сказал юный охранник лагеря, роняя тяжелую пику и хватая кувшин с водой. – Подсоби мне с раненым.
Матьяш кивнул и пошел за ним к стонущему солдату.
– Держи это покрепче. – Мальчик приложил сложенную в несколько раз тряпицу к шее солдата. – И помоги приподнять его, чтобы он смог попить.
Эрцгерцог помог караульному поднять голову раненого к кувшину. В какой-то момент, когда он менял руку, повязка соскользнула с шеи солдата, и вода начала вытекать из его раны.
Глядя на этот ручеек, Матьяш вспомнил белого голубя, которого подбил, когда был мальчишкой. Он хотел оставить птицу у себя, но каждый раз, когда голубь пил, вода просачивалась из раны, проделанной его стрелой. В конце концов голубь умер. Матьяш прятал слезы от отца и старших братьев и тайком поглаживал белые перья.
– Надо плотнее прижимать тряпку, чтобы вода попала ему в живот, – напустился на него охранник, – иначе он не выживет!
Эрцгерцог прижал грязный комок к ране и немного подождал. Затем, когда он отнял тряпку, она была влажной, но не промокла.
Они с караульным уложили солдата на одеяло и оставили спать.
– Извини, мне нечего предложить тебе поесть, но можешь погреться у нашего костра, – предложил мальчишка. – Сейчас подброшу еще дров. Мои братья и дядя рассердятся, если я не окажу гостеприимства разведчику из королевских венгерских войск.
– Нет, не нужно тратить на меня дрова, – возразил императорский брат. – Побереги огонь для своих пациентов и стряпни. Как ты оказался тут?
Мальчик снова присел на корточки возле костра и стал подбрасывать в огонь ветки.
– Я был слишком мал и слаб, чтобы сражаться с турками. Когда они осадили Эстергом, дядя забрал меня из дома, чтобы научить быть мужчиной. Матушка, должно быть, плачет каждую ночь, но мы сражаемся, чтоб защитить город от нехристей и защитить наших женщин.
Матьяш понуро опустил голову. Этим утром Эстергом пал. Женщины и дети были изнасилованы, убиты или уведены в плен. От города не осталось ничего, кроме камней и обгоревших руин.
– А твой отец? – спросил он.
– Воюет в армии эрцгерцога Матьяша, – ответил мальчик, выпрямляясь и снова отбрасывая с лица грязные волосы. – Король говорит, мы – щит всего христианского мира.
Матьяш поморщился. Скоро мальчишка узнает, что его родные в Эстергоме погибли или уведены в турецкий плен и что никакого щита уже нет. Только раненые и мертвые – свидетели сражения.
– Говоришь, ты слишком слаб, чтобы сражаться, однако же тебя оставили здесь одного поддерживать огонь, заботиться о раненых, стряпать… Нелегкая работенка! Откуда в тебе силы? – спросил эрцгерцог.
Его юный собеседник пожал плечами, а потом взял руку незнакомца и приложил к своей груди.
– Положи пальцы вот сюда, справа, – сказал он, направляя его руку своей. – Чувствуешь?
Матьяш едва не отдернул руку. Принц крови, он не привык, чтобы до него дотрагивались, но свою роль все же сыграл. К тому же ему было любопытно. Грудь у мальчишки была впалой и напоминала дыню, из которой выскребли мякоть.
– Мама, бывало, говорила, что это тайный дар – иметь сердце с правой стороны, – рассказал тот. – Она говорила, это придает мне необыкновенную храбрость и силу. Думаю, поэтому я могу помогать раненым. Мой дядя считал, что так лучше, чем сидеть дома с женщинами.
Ладонь эрцгерцога соскользнула с груди мальчика. Он оглядел лагерь – повсюду лежали люди. Раненые, искалеченные… Еще один подал голос, требуя воды.
– Иду, – отозвался мальчик.
– Я должен доложить своему командиру, – сказал Матьяш. – И тебя не забуду. Ты…
– Тамаш.
– Тамаш Сердце-Справа… Надеюсь, твои братья и отец вернутся в лагерь живыми и здоровыми.
Караульный взглянул на своего брата Адама, который тяжело и сипло дышал.
– Молюсь, чтобы так и было, – отозвался он. – Хочу вернуться в Эстергом, увидеть маму и сестер… Боюсь, я не рожден для битвы, однако же мне говорят, что война идет с самого моего рождения.
Матьяш вгляделся в его лицо.
– А сколько тебе лет, Тамаш?
– Тринадцать.
– Да, это правда. Каждый год с твоего рождения мы воюем.
Мальчик присел на корточки и поворошил угли, пока те не разгорелись, а потом принес кувшин воды.
– Слишком долго. Мы все молимся о мире. Говорят, Матьяш может бросить вызов королю и подписать договор с турками.
Эрцгерцог воззрился на нового знакомого.
– Разве это не проявление трусости?
Тамаш покачал головой.
– Мой отец говорит, что миротворцы больше всех рискуют. Говорит, что любой дурак может начать войну, а вот чтобы остановить ее, нужна смелость.
– Твой отец, похоже, мудрый человек.
– Воды, парень! Я умираю от жажды! – прокричал раненый с кучи тряпья.
Кивнув ему, мальчишка ответил:
– Да, он самый мудрый на свете… Надеюсь, война скоро закончится. Я скучаю по мамкиной стряпне!
Матьяш кивнул в знак благодарности и стал взбираться на высокий, крутой холм к своей лошади и свите. Наверху он обернулся – мальчик подносил глиняный кувшин к губам умирающего.
Глава 44. Воссоединение
Маркета дрожала от ужаса, но сквозь сковавшее ее душу холодное оцепенение пробивалась одна ясная мысль.
Она не позволит отцу умереть в темнице замка.
Девушка слышала, что его держат в полной темноте, прикованным к стене, кормят только черствыми хлебными корками и каждый день секут плетьми.
Кое-кто из слуг, рискуя жизнью, приносил ему остатки еды с кухни и новости из внешнего мира. Цирюльник Пихлер умолял их передать дочери, что любит ее и что требует, чтобы она не отдавалась в руки дона Юлия.
– Он убьет ее. Так ей и скажите! – молил он. – Она должна бежать из Чески-Крумлова, иначе этот безумец найдет ее.
Слуги заметили, что о жене цирюльник не осведомился ни разу.
* * *
Масленица – христианский праздник, уходящий корнями еще в древние языческие времена – подходила к концу. Дальше начинался Великий пост. Пока же улицы Чески-Крумлова кишели горожанами, которые, вырядившись в костюмы животных, предлагали подношения, содействующие плодородию. Они знали, что злые духи пускаются во все тяжкие, пользуясь последней возможностью поозорничать, прежде чем наступит святой Великий пост.
Это было время безудержного пьянства и обжорства, когда горожане до отказа набивали животы мясом, под завязку накачивались пивом и устраивали пьяные буйные шествия по улицам. В тавернах было не протолкнуться, и аромат жареного мяса плыл по извилистым улочкам.
