взгляде наводило на мысль о колдовстве: как будто позади этих, всем видимых глаз у нее были еще одни, тайные глаза. Даже вспомнилась Кастан, уже покойная госпожа меренского Арки-Варежа, пытавшаяся связать его чарами. Да и подвески в ожерелье Рагнвёр, отлитые в виде маленького серебряного трона – «сидения вёльвы» – намекали на то, что госпожа не чужда тайным знаниям и умениям.
Однако женщина Рагнвёр была, безусловно, выдающаяся, к тому же куда красивее и любезнее старухи Кастан, этого Свен не мог не признать. Перед нею всякому было бы приятно поведать о своих подвигах, но сыновья Альмунда уже столько раз излагали свою сагу о битве на Итиле, что каждый охотно уступил бы эту честь другому. Однако и отклонить ее просьбу было нельзя.
Рагнвёр не успела заметить, какой знак они подали друг другу, но заговорил младший.
– Перед походом Олав конунг, наш господин, заключил договор с хакан-беком Аароном: хазары попускают наше войско через свои земли, а за это мы на обратном пути отдаем им половину добычи.
– Половину! – не удержалась от возмущения Рагнвёр, хотя уже знала об этом условии. – Жадность их размером со Змея Мидгард!
– Таковы их нравы, госпожа, но оказалось, что и подлость их не уступает жадности. Было бы хорошо, если бы они удовольствовались тем, что полагалось по договору. Но они хотели больше. Они хотели получить все богаство и нашу жизнь в придачу. Уже после того как мы выплатили им положенную долю и человек Аарона поклялся своим богом, что получено сполна, на другой день, когда мы готовились к отъезду, на наш стан напала конница – ближняя дружина хакан-бека. Они налетели из степи прямо на наш край стана – прямо там, где стояли мы с братом и другие люди из владений Олава. Мы едва успели схватить оружие… даже одеться успели не все. – Свенельд не взглянул при этом на Годреда и не улыбнулся: он не собирался рассказывать знатной хозяйке, как Годо отбивался от хазар, будучи совершенно голым и имея вместо щита огромный медный кувшин из добычи. – Из-за такого их коварства наша северная дружина особенно сильно пострадала – в этот день мы потеряли три сотни убитыми и втрое больше ранеными.
– О боги! – Рагнвёр в изумлении подалась вперед. – Тысяча человек! Мой отец, Харальд конунг, с десяти лет принимал участие в сражениях, но даже у него не бывало таких ужасных потерь!
– Второй раз хазары напали ночью, и тогда у них было и пешее войско, и ратники из самого Итиля. Главный удар принял на себя Амунд конунг. Мы не во всем имели с ним согласие, но в той битве он показал себя достойно и отбросил хазар. Он взял несколько пленных, и они сказали, что арсии, конные хирдманы хакан-бека, пожелали отомстить нам за их единоверцев, что живут за морем.
– Только мы считаем, что это ложь, – вставил Годред. – Если бы их так заботили единоверцы, стоило не пропускать нас к ним. А не ждать, пока мы сделаем свои дела, возьмем добычу, и попытаться отнять ее у нас под видом мести. К тому же они сами служат Аарону, который десять лет воюет с сарацинами, и что-то своему вождю они не мстят. Эту «жажду мести» у них вызвала только наше серебро, и по-настоящему она называется жадность.
– На другой день Грим конунг приказал нам отплывать первыми, а Амунду – вслед за нами. Сам он оставался на берегу с дружиной киевских русов, самых лучших во всем войске, – продолжил Свенельд. Во время похода северяне постоянно соперничали с киянами, не желая признавать друг за другом превосходства, но теперь, когда кияне погибли как истинные воины, Свенельд охотно воздавал им должное. – И больше мы никогда его не видели. Люди на лодках слышали с берега топот коней и шум схватки, но Грим конунг не звал на помощь, его рог не трубил. Мы все сходимся на том, что конные хазары отрезали его и дружину от воды и перебили всех быстрее, чем он понял, что происходит.
– Такая гибель делает ему большую честь… – заметила Рагнвёр.
Она слушала, подпирая рукой подбородок и полузакрыв глаза, будто мысленно рисовала себе все, о чем Свен рассказывал.
– Мы вернулись бы ему на помощь, если бы знали, что он в ней нуждается. Но когда мы поняли, что он так и не догнал остальное войско, возвращаться было уже поздно. Однако это подлое нападение требует отмщения. Поэтому мы и здесь, госпожа.
– Вы собираетесь мстить? – Рагнвёр выпрямилась и раскрыла глаза.
Рассказ дошел до тех событий, о которых она ничего не знала.
– Грим конунг был слишком выдающимся человеком, чтобы его смерть можно было оставить без последствий. Он приходился сыном Хельги киевскому, а еще – зятем Олаву, нашему господину. Госпожа Ульвхильд, вдова Грима, пообещала лучшее из его сокровищ тому, кто отомстит за его смерть. Мой брат Годред взял это на себя, – Свенельд покосился на брата. – Мы собрали войско и направляемся на западные окраины хазарских земель. Мы знаем эти места – там, где по рекам переходят с верхней Десны на притоки Ванаквисля. Мы разорим их, чтобы Аарон не думал, будто русов можно обманывать, грабить и убивать безнаказанно. Мы просим у тебя – если ты заменяешь твоего мужа, Улава, – разрешения пройти через ваши земли, и дадим клятву, если ты попросишь, не причинять никакого вреда вашим жителям.
Точно такой же уговор они заключали когда-то и с хазарами. Но Свен надеялся, что русы, почитающие тех же богов, не поступят с ними так же подло.
– Вы послали хакан-беку весть о ваших намерениях? – спросила Рагнвёр. – Он знает о том, что вы идете разорять его земли?
Братья переглянулись. Видимо, этот вопрос они услышали впервые.
– Узнать об этом он мог разве что колдовством, – ответил Годред. – Все решилось только на «новый Йоль», и мы уж точно никаких гонцов к нему не посылали.
– Выходит, кто-то в его доме владеет колдовством, – загадочно произнесла Рагнвёр. – Сдается мне, что либо хакан-бек проведал о ваших намерениях раньше, чем вы сами, либо…
– Что ты хочешь сказать, госпожа? – Свенельд подался к ней.
И при всей важности предмета разговора, Рагнвёр не могла не наслаждаться тем, с каким вниманием двое таких мужчин, привлекательных, в ком молодость сопровождалась славой, следят за ее лицом и ловят каждое ее слово.
– Мой муж, Улав конунг, уехал на восток собирать войско, потому что наши владения на реке Угре разоряют какие-то конные отряды. Те, кто их видел, говорили, будто это буртасы. Это кочевники, подданные
