Байгул-бия, Свенельд с не меньшим тщанием отбирал дары для жен: полосатые шелковые покрывала, сладкий изюм, серебряные перстни с рыжими, голубыми, лиловыми камнями, низки разноцветных стеклянных бус с «глазками» и волнистыми полосочками. Для Ведомила припасли десяток шелягов и шелковую шапку на кунице.
Отправились братья верхом, хотя от Сюрнеса до Ольшанска было недалеко. Сюрнес лежал на широком холме близ Днепра, хотя с самой рекой не граничил – гаванью ему служило небольшое озеро, с Днепром соединенное протокой. В этих местах Днепр был довольно узок и не выделялся среди бесчисленных славянских рек – он далеко уступал и Волхову, и себе самому в среднем течении. С двух сторон холм окаймляли овраги с подрезанными для большей крутизны склонами – по одному из них протекала речка Свинка, давшая городу название[47], – а стена из бревенчатых срубов защищала город не только со стороны поля, но сплошным кольцом. Смотрится очень внушительно, отметил про себя Свен, когда отъехал подальше и, оглянувшись, увидел весь город при дневном свете. Почти как земной Асгард, наводя на мысль о мощи и богатстве, что скрыты за этими стенами. Хольмгард, хоть его хозяева здешним не уступят ни родовитостью, ни богатством, а властью и превосходят, по сравнению с Сюрнесом выглядит тесным и обветшалым – с его подмытым валом и заплывшим рвом, на котором уже понастроили клетей и хлебных печей, чтобы место зря не пропадало. Но трем поколениям его жителей ни разу не приходилось отбивать нападения, а здесь, на перекрестке путей во все стороны света, видимо, есть чего опасаться.
Внутри Сюрнеса теснились десятки дворов, больших и малых; здесь уже более ста лет селились варяжские торговцы, ремесленники, воины, и здешнее варяжское население было поколения на три старше, чем русы Хольмгарда. У них рассказывали, что еще при прадедах их вожди посылали посольство к Феофилу цесарю в Миклагард. Частью они привозили жен из-за моря, частью брали из местных славянок и голядок; по большей части русы Сюрнеса были местными уроженцами, но гордились тем, что возглавляет их настоящий конунг родом из Уппсалы, да еще и женатый на дочери другого конунга, норвежского. Заморянцы приезжали сюда часто – служить в дружине, торговать, поэтому северный язык тут был в широком употреблении, наравне со славянским. Между городом и рекой располагалось предградье, вдоль реки тянулись причалы, клети для товаров, корабельные сараи и мастерские, смолокуренные ямы и прочее торгово-лодочное хозяйство. Здесь много строили судов – килевых, на кованых заклепках, как было принято в Северных Странах, но небольших, на десять-пятнадцать человек, чтобы удобно было ходить по славянским рекам. Сейчас Днепр спал под ледяной кровлей и служил дорогой для саней, а укрытые лодьи ждали весны и новой воды под снегом, будто медведи в берлогах.
Городок Ольшанск размерам намного уступал Сюрнесу – он возник из обычного для этих мест древнего голядского святилища; низкие валы лишь отделяли священное пространство от обыденного, но служить защитой от нападения не смогли бы, Свенельд сразу это отметил. Святилище в середине площадки сохранилось, со стороны ворот стояли, как обычно в таких местах, две длинные обчины – помещения для жертвенных пиров. Оставшееся место вдоль вала заняли избы и клети, принадлежавшие Ведомилу и его родичам. Только скотный двор их находился снаружи, за валами – не держать же коров и свиней вблизи обиталища богов.
У ворот прибывших русов встретили отроки: мол, князь Ведомил примет их не у себя, а в обчине. Оставив коней у коновязи, Хильдинг, Свен и Годо прошли внутрь. За ними Хольми нес короб с дарами для Ведомила и его родичей. В обчине сегодня не топили, пахло холодом нежилого помещения, небольшие два идола у выметенного каменного очага были закрыты белым полотном. Только в день жертвенного пира их раскроют, нарядят, разожгут перед ними огонь и разложат угощения, чтобы пращуры разделили трапезу с потомками. Наверное, у них есть имена, подумал Свен, не раз видевший таких чуров. Один, может быть, сам Крив, а второй изображает одну из многочисленных Солнцевых Дочерей, каких прародители племен и родов добывают себе в жены, и сказание об этом выпевают под гусли каждый год в принятый для этого день – на Карачун, скорее всего.
На длинных скамьях сидели десятка полтора смолянских старейшин, прямых Кривовых потомков – кто в овчинных, кто в медвежьих кожухах, с резными посохами в руках. Все они годились Свену и Годо в отцы и теперь уставились на них со строгим любопытством.
– Будьте живы, отцы! – Свен слегка поклонился, Годо кивнул. – Князь еще не пожаловал?
Князя пришлось подождать. Хоть он и сам просил привести гостей «поскорее», честь смолянская требовала заставить русов ждать. «Если бы мы и правда собрались его завоевать, – шепнул Свен брату, – он бы к этому не поспел». Годо хмыкнул. Старейшины исподтишка косились на его шрамы, но без князя разговор никто не начинал.
Дверь прикрыли, чтобы не впускать лишнего холода, в обчине стало полутемно. Висело молчание. Свену мерещилось, будто где-то далеко призывно трубит боевой рог. Едва ли он мог слышать его – Улав конунг если и встретил врага, то за много переходов отсюда. Но это ожидание раздражало Свена напрасной потерей времени, хотя он знал, что сегодня они уж точно с места не двинутся.
Наконец дверь снова отворилась, старейшины поднялись, и Свен с Годо последовали их примеру, поняв, что явился князь. Ведомил, входя, заслонил собой дверной проем так прочно, что, казалось, застрянет, не протиснется. Протиснулся. Осмотрел присутствующих, задержав взгляд на новых лицах, потом прошел, слегка переваливаясь, к своему месту – у очага. За ним вошли еще три-четыре молодца или отрока, один, постарше, сел рядом, другие встали за спиной. Взгляд Свена упал на лицо самого молодого – парень лет двадцати, с открытым славянским лицом, на которое густые темные брови подчеркивали голубизну глаз, таких ярких, что видно было даже в полутемной общине, не сводил жадного взгляда с их поясов с серебряными накладками, с длинных ударных ножей в красивых ножнах с бронзовой отделкой. На эту встречу мечей гости взять не могли, но ходить совсем без оружия им было бы неприлично.
Ведомил распахнул тяжелую шубу на бобрах. Седина в бороде указывала на то, что четыре десятка лет он уже прожил, хотя вид у него был еще довольно свежий, чему способствовала изрядная дородность. Должно быть, смолянам приятно, что князь у них – ходячее воплощение сытости и изобилия, мельком подумал Свен. Будто хорошо откормленная свинья, готовая лопнуть от сала. На лице Ведомила отражалась
