в восторге от этого. Вот почему мы так спешно уехали. В пекарне не было пожара. Я пыталась потушить пожар другого рода.
Мама вздыхает и качает головой.
— Мне так жаль Натаниэля.
— Прости, что? — Я почти кричу. Я тут мило беседую с мамой по душам, а потом она выдает нечто подобное. — Как ты можешь жалеть Нейта? Он был свиньей, мама.
— Я знаю, и не оправдываю его поведение. — Она перестает мыть посуду и вытирает руки, прежде чем продолжить. — Кэрол сказала мне, что у него не очень хорошо шли дела в Калифорнии. Очевидно, он ненавидел свою работу, а потом женщина, с которой он был вместе, изменила ему с одним из его коллег. Джим собирался продать фирму стороннему покупателю, но Натаниэль сказал им, что переезжает домой, и они изменили свои планы, чтобы помочь ему. Это немного грустно. Вот почему я так настаивала на том, чтобы ты дала ему шанс. Ему не помешал бы друг.
— Ну, это буду не я, — говорю я сквозь стиснутые зубы.
— Нора…
— Что? Он был ужасен на том ужине, мама. На вечеринке он был самодовольным и покровительственным. Мне все равно, разбито у него сердце или нет.
— Ну, ты не можешь винить мужчину за то, что он немного потерял рассудок перед тобой… ты… это ты… — Она складывает полотенце для посуды, придавая лицу серьезное выражение.
— Что это значит? — спрашиваю я, чувствуя себя странно от этого замечания, потому что это не то, что я обычно слышала от своей матери.
Она качает головой и машет рукой.
— Ну… мы с Кэрол всегда хотели, чтобы вы с Нейтом были вместе, поэтому думаю, что она расхваливала тебя перед ним, как я расхваливала его перед тобой. Я уверена, что после всех его неприятностей в Калифорнии, он думал, что вернется домой и воссоединится с тобой. Потом ты появилась с Дином, который выглядит так, будто в Голливуде ему были бы рады гораздо больше, чем когда-либо Натаниэлю, и он, как я подозреваю, потерял голову. Тебя ведь трудно не заметить, Нора. Ты просто находка.
— Я? — хриплю я, когда ее слова обрушиваются на меня как тонна кирпичей. Никогда не слышала, чтобы мама говорила обо мне так… никогда.
— Очевидно, — раздраженно говорит она, наливая себе кофе, который я приготовила ранее. — Ты успешна и независима. Ты красива без особых усилий, и, честно говоря, я этому завидую. Кроме того, ты креативна и разбираешься в бизнесе — смертельно опасная комбинация. Не говоря уже о том, что открываешь вторую пекарню и запускаешь франшизу. Я недооценила всю ту тяжелую работу, которую ты проделала. Дин заставил меня прозреть, рассказав о тебе на нашей юбилейной вечеринке. Ты сделала то, о чем другие только мечтают, тыковка.
Святые угодники, я попала в сумеречную зону.
Элейн Донахью действительно слушала. Видимо, фиктивное свидание с Дином все-таки имело положительный эффект. Моя мама почти гордится мной. И, может быть, немного завидует?
Слова застревают в горле, когда я задаю вопрос, который в последнее время часто приходит мне на ум.
— Мама, почему ты перестала работать в «Мэри Кэй»?
Она крепко сжимает свою чашку и бросает на меня непонимающий взгляд.
— У меня появилась ты. — Она говорит это четко, как будто другого ответа быть не может.
— Я знаю, но ты же могла совмещать. — Я нервно провожу руками по бедрам, боясь, что это изменит направление нашего разговора, но мне нужно понять эту часть прошлого моей матери, поэтому я продолжаю настаивать. — Женщины по всему миру работают и рожают детей. А ты, насколько я могу судить, прекрасно справлялась со своей работой. Мне всегда было интересно, почему ты уволилась и не пыталась совместить.
— О, тыковка. — Она задумчиво смотрит на меня, садится на табурет рядом со мной. — Честно говоря, я так и планировала. Мне нравился тот розовый «Кадиллак». — Она тихонько смеется, ерзая на месте. — Но мы изо всех сил пытались забеременеть, а когда ты проходишь через нечто-то подобное, вполне естественно, что твои приоритеты меняются.
Мои губы раздвигаются.
— Ты никогда не говорила, что боролась с бесплодием.
Она отмахивается от меня и дует на свой кофе.
— Тогда об этом не говорили, но да, мы много лет боролись, чтобы завести тебя, и много лет после твоего рождения пытались завести еще одного. Я всегда хотела троих детей, но этого так и не случилось. Когда врач сказал нам, что больше ничего нельзя сделать, все было кончено. Я знала, где должна быть.
— И где? — спрашиваю я, пытаясь смириться с тем фактом, что это глубоко личная вещь, которую моя мать хранила в себе всю мою жизнь.
— Конечно, рядом с тобой. — Она ласково улыбается и протягивает руку, чтобы заправить прядь моих растрепанных волос за ухо. — Мне нравилось учить тебя шить, печь и краситься. Мы занимались всеми этими забавными делами матери и дочери, которые показывают в фильмах пятидесятых годов.
— Ты могла бы делать все это, имея работу, тебе не кажется? — спрашиваю я, чувствуя себя почти виноватой за то, что мое существование лишило ее того, что она любила.
— Возможно, но твой отец зарабатывал хорошие деньги, а когда у меня появилась ты, я больше не заботилась о своей работе. Я не хотела быть в дороге, продавая косметику. Я хотела быть дома с тобой.
Я моргаю от шока и чувствую странное тепло в груди от того, что наконец-то поняла, насколько сильно мама любит меня. Ради меня она отказалась от своей любимой работы.
— Ты когда-нибудь жалела об этом?
— О том, что бросила работу? Боже, нет. — Она легонько шлепает меня по ноге. — Мне нравилось то, что я делала, но это не питало мою душу. Не так, как выпечка питает твою. Я поняла, что создала монстра, как только ты начала просить кулинарные книги на Рождество. — Она смеется и нежно прикасается к моей щеке.
Я хмыкаю на это замечание.
— Ты создала печенькового монстра.
Она фыркает над моей неубедительной шуткой, что заставляет нас обоих разразиться хихиканьем. Королеву льда трудно рассмешить, поэтому я определенно буду дорожить этим
