Сразу после пленума ЦК в комнате президиума, куда он зашел в последний раз в своей жизни, потрясенный Николай Викторович Подгорный, ни к кому не обращаясь, произнес:
– Как все произошло неожиданно! Я работал честно…
Он ушел с пленума никому не нужным пенсионером.
На следующий день Подгорный от руки написал Брежневу личное письмо (воспроизвожу его с авторской орфографией):
«Дорогой Леонид Ильич!
Ты должен понять мое сегодняшнее состояние, поэтому все сказать как этого хотелось бы – просто трудно да пожалуй и невозможно.
Для меня вчерашнее решение было просто потрясающим. Я целиком и полностью согласен с тем, что нужно объединить посты Генерального секретаря ЦК КПСС с постом Председателя президиума Верх. Совета СССР. Сама жизнь подсказывает, что в условиях той роли, которую занимает Генеральный секретарь нашей руководящей и направляющей всю внутреннюю и внешнеполитическую деятельность нашего общества – партии, единственно правильное решение.
Еще года два или 3 тому назад, если ты помнишь, мы вели с тобой на эту тему беседы. Ты тогда сказал, что несвоевременно. Но теперь такое время наступило для его освобождения. Я с этим безусловно согласен, и следовательно с решением об освобождении меня от обязанностей Председателя Президиума Верх. Совета и члена Политбюро ЦК КПСС.
Что касается формы и существа формулировки принятой и опубликованной в печати, радио и телевидению «Освободил от обязанностей члена Политбюро ЦК КПСС» без всякой мотивировки, я думаю, Леонид Ильич, этого я не заслужил.
Сейчас каждый может подумать что в голову сбредет, то ли он политический преступник или вор, то ли у него не сложились отношения в Политбюро ЦК и т. д.
Дорогой Леонид Ильич!
Я в партии уже свыше 52 лет. Я всегда и во всем выполнял задачи которые на меня возлагала партия, ни на что не претендуя. Мы с тобой старые друзья, покрайней мере до последнего времени. А 1964 год нас настолько сблизил что, казалось, и клялись в этом, нашей дружбе не будет конца. То что могло нас ожидать и даже подстерегало нас, не могло изменить дело потому, что мы стояли на принципиальных партийных позициях. Запугивания и пророчества, нас не запугали, мы в обмороки не падали и не бледнели.
Я всегда чувствовал твою дружбу, твою поддержку и это поддерживало и окрыляло меня в моей и нашей совместной работе, за что я тебя искренне благодарю.
Конечно, в работе все бывает, бывало и у нас с тобой. Но поверь мне Л. И. я всегда желал тебе и в твоем лице ПБ, и всей партии всяческих благ и больших успехов. Все то хорошее, а его было много – остается до конца моей жизни. Желаю тебе здоровья, больших успехов на благо нашей партии и Родины.
Н. Подгорный
P.S. Немного отойду, успокоюсь постараюсь написать более складно, а сейчас если что не так – извини.
Н. П.».
Черненко доложил содержание письма Брежневу. Леонид Ильич согласился исправить формулировку.
Подгорный тут же написал тоже не очень грамотное заявление, датированное задним числом:
«В связи с возрастом и состоянием здоровья не позволяющим выполнять с полной отдачей стоящие перед этим органами задачи, прошу освободить меня от обязан[ност]ей члена Политбюро ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР в связи с выходом на пенсию».
26 мая на заседании политбюро Брежнев сообщил, что Подгорный написал заявление с просьбой освободить его от занимаемой должности по состоянию здоровья и в связи с уходом на пенсию, посему предлагается внести соответствующее дополнение в постановление пленума ЦК. Товарищи не возражали.
В президиуме Верховного Совета всю работу Брежнев переложил на Василия Васильевича Кузнецова. Специально для него ввели должность первого заместителя председателя президиума.
Инженер-металлург Кузнецов сделал хорошую карьеру в промышленности, накануне войны стал заместителем председателя Госплана, а потом возглавил профсоюзы. С 1955 года спокойный и невозмутимый Кузнецов являлся первым заместителем министра иностранных дел. В МИДе его называли «мудрый Васвас». Умный и образованный, Кузнецов старательно носил маску серого человека. Это была единственная возможность уцелеть.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ФРОНТ – ГЛАВНЫЙ
Михаил Андреевич Суслов занимал пост секретаря ЦК КПСС тридцать пять лет, поставив абсолютный рекорд.
Вокруг Суслова ходила масса слухов, версий, мифов и легенд. Человеком он был сложным, с тайными комплексами и очень скрытным. Поговаривали, что перед смертью Сталин хотел именно его провозгласить своим наследником, да не успел… Да и историки задаются вопросом: почему же Михаил Андреевич Суслов не стал главой партии и государства?
В 1969 году младший лейтенант Виктор Иванович Ильин стрелял по правительственному кортежу, пытаясь убить Брежнева. Когда Ильина арестовали, то первый допрос проводил сам председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов. Ильин объяснил, что Брежнев довел страну до бедственного положения, и надеялся, что вместо Брежнева государство возглавит Суслов…
Возможно, младший лейтенант был единственным, кто искренне этого желал.
Роль руководителя страны требует умения принимать неожиданные, неординарные и самостоятельные решения, не заглядывая в святцы. Хрущев это мог. Даже Брежнев, пока не начал болеть, способен был на что-то решительное. А Михаил Андреевич привык строго следовать канонам. Ни другим, ни себе он не позволял отклоняться от генеральной линии, на всю жизнь усвоив, что шаг вправо или шаг влево приравнивается к побегу и конвой стреляет без предупреждения.
Старший околоточный, или Хранитель партийного огня
Суслов был верным хрущевцем, всегда поддерживал Никиту Сергеевича в критические минуты и возражал первому секретарю только в тех случаях, когда сам Хрущев совершал нечто непозволительное и опасное для партии, скажем, распорядился напечать повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» или задумал разрушить традиционную структуру партийного аппарата.
Сам Александр Солженицын описывал, как попал на встречу руководителей партии с деятелями литературы и искусства 17 декабря 1962 года:
«К нам подошел какой-то высокий худощавый с весьма неглупым удлиненным лицом и энергично радостно тряс мне руку и говорил что-то о своем крайнем удовольствии от „Ивана Денисовича“, так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал.
Я:
– Простите, с кем же…?
Твардовский укоризненно вполголоса:
– Михаил Андре-е-ич!
Я:
– Простите, какой Михаил Андреич?
Твардовский сильно забеспокоился:
