Когда Кирилл встретил ее на пороге своего дома, он выглядел именно так, как она себе представляла: его глаза блестели, а движения были нетерпеливыми – когда он целовал ее и куда-то тащил за руку. Она, честно говоря, думала, что в спальню – никак не могла запомнить, куда поворачивать среди этих хитрых дворцовых коридоров и переходов, и это его всегда смешило. Катерина смущалась – то ли с отвычки, то ли для виду, но эта торопливость ей льстила, в глубине души ей, конечно, было приятно, что он вот так по ней соскучился. А не звонил – что ж, он человек занятой, да и вообще она мало знает о его жизни.
Но Кирилл привел ее не в спальню, а в одну из комнат, которую Катерина видела мимоходом. Она до смешного напоминала одну из бесчисленных комнат какого-нибудь загородного дворца под Санкт-Петербургом: плафон на потолке с изображением облаков и купидонов, на стенах – живописные панно с цветами и птицами, позолоченная лепнина, зеркало от пола до потолка в тяжелой старинной раме. Свисавшая с потолка многоярусная хрустальная люстра ледяным блеском гармонировала с общим холодновато-голубым колоритом. Диван и стулья тоже были с голубыми шелковыми сиденьями и гнутыми позолоченными ножками, а возле стены притулился некий музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий пианино – опять же голубой и с позолотой. Очень «дамская» была комната, со всякими штучками… Наверняка тут хозяйка обреталась во время кратких наездов. Катерина едва удержалась, чтобы не фыркнуть – уж слишком все это походило на театральную декорацию, но вдруг увидела на каминной полке (кажется это так называется, раз приделано к камину) восемь фарфоровых тарелок с широким золотым ободом и удивительно тонко выполненными портретами дивных красавиц в старинных платьях.
– Ой, – выдохнула Катерина. – Чудо какое! Почему ты мне раньше это не показывал? А можно их потрогать?
– Только что купил, – вполне равнодушно сообщил Кирилл. – Мне одна знакомая тетя из антикварного салона сказала, что деньги имеет смысл инвестировать в русскую мебель эпохи Павла I и фарфор девятнадцатого века. Правда, лучше в штучные изделия императорских фарфоровых заводов, а это венский фарфор. Тоже, говорят, ничего. Я в этом ни черта не понимаю, но купил – просто понравилось. А тебе как?
– Правда девятнадцатого века? – не поверила Катерина, осторожно водя пальцем по ободу тарелки. – А они кто? Эти дамы?
– Галерея портретов придворных красавиц Нимфенбургского дворца в Мюнхене – вроде так. А купил в Париже. Вот до чего глобализация довела.
– Париж, Париж… – пропела Катерина, не в силах оторваться от портретов. – И как он там – Париж?
– Да стоит пока. – В голосе Ивашова так явственно прозвучала досада, что Катерина наконец перевела взгляд с красавиц на Ивашова и порадовалась – ничуть не хуже, хоть еще одну тарелку с него пиши!
– Ты чего?
– Ты все не туда смотришь! – раздосадованно сказал Ивашов.
– А куда надо? – с готовностью откликнулась Катерина и обвела глазами комнату. – Тут у тебя как в Версале, не знаешь, куда и смотреть.
Вместо ответа Кирилл взял ее за плечи и повернул лицом в тот угол комнаты, где стояла ширма. И только тогда Катерина заметила, что за верх ширмы зацеплены обыкновенные пластмассовые плечики для одежды, а на них висит… изумительной красоты подвенечное платье.
Катерина молча смотрела на него, не двигаясь с места. Она лихорадочно соображала: неужели Ивашов делает ей предложение? Сюрприз в виде свадебного платья следует расценить именно так. Но что подумает об этом его супруга, миссис Ивашова? Или Кирилл решил пойти по стопам Бориса Немцова, у которого не то три жены, не то четыре, и все довольны жизнью, если судить по его интервью в газетах? А может быть, у них, небожителей из Карасьеозерска, так принято? Или он в самом деле ее любит, хотя никогда не говорил об этом? В животе у нее от волнения сделалось противно и холодно, а дозатор здравого смысла пищал, зашкаливая. И как ей теперь себя вести?
– Красивое… – осторожно заметила Катерина.
– Надень! – улыбаясь, предложил Кирилл.
– Зачем? – так и не приходя в сознание, спросила Катерина.
– Я его купил… для тебя. Тоже в Париже.
– И что? – продолжала нащупывать почву под ногами Катерина.
– Ну… ты же мечтала о таком платье, сама говорила. Я и подумал… А что? – Ивашов, готовый к восторженным визгам, охам и ахам, такой странной реакции никак не ожидал и тоже, похоже, растерялся.
– Ну что может подумать женщина, которой ее любовник дарит подвенечное платье? – Катерина хотела, чтоб вопрос прозвучал весело, кокетливо, с вызовом или с подначкой. Как угодно, только не так тихо и жалко, как вышло.
Но Кирилл, слава Богу, ее не понял.
– Ты что, боишься, что дома тебя неправильно поймут? – с облегчением рассмеялся он. – Так ты его домой и не бери, я же все понимаю, не думай. Ты его будешь здесь надевать, для меня и для себя.
Кирилл широко развел руки, как будто хотел для разминки крыльями помахать, но потом раздумал из-за нехватки места и обнял Катерину.
Катерина открыла было рот, да поперхнулась на полуслове, уткнувшись носом ему в грудь. Сказать ему, что он идиот? Что она думала о таком платье, когда ей было лет восемь, а потом как-то выросла и забыла? Что она ни за какие коврижки не наденет это дурацкое платье? Пока Катерина выбирала наиболее оптимальный вариант для вежливого отказа, Ивашов наслаждался ее замешательством, которое принял за вполне естественный шок человека, увидевшего вдруг наяву воплощение своих многолетних грез. Именно ради таких моментов он готов был на все, потому что в эти мгновения чужой радости чувствовал себя волшебником, создателем сказок, дарящим счастье тем, кто умеет мечтать. И посмотрев на него, Катерина сникла. Она поняла, что промолчит, и даже найдет слова, очень похоже имитирующие восторг и благодарность, и наденет это платье, которое он и в самом деле наверняка припер из городу Парижу, чтобы ее, неблагодарную, порадовать.
И она говорила, и надевала, и, делая вид, что у нее перехватывает дыхание от счастья, замирала возле камина и перед зеркалом в разных умеренно дурацких позах. Ивашов был счастлив. Но когда Катерина решила, что с нее довольно и пора бы уже объявить антракт, он вдруг притащил фотоаппарат, и ей пришлось еще позировать – и у окна, и на диванчике, и опять перед зеркалом. Потом вдохновленный фотосессией Кирилл на полном серьезе предложил ей прямо в этом наряде отправиться в ресторан. Но Катерина отказалась наотрез, с ужасом представив себя в центре всеобщего веселого внимания. Ивашов не на шутку обиделся и совершенно по-детски надулся. Катерина разозлилась: уже битый час она тут крутится, как бабинский хомяк в своем пластмассовом колесике, и конца-краю не видать. Она бы ушла, хлопнув дверью, но уходить в подвенечном платье было как-то не с руки, да и дорогая все-таки вещь. А выпутываться из платья на глазах у Кирилла было тоже невозможно и унизительно.
