В своей статье Хомский раскритиковал работу Скиннера «Вербальное поведение»:
• в ней Скиннер доказывал, что производимые нами языковые фразы — это, по сути, выученные автоматизмы («стимул — реакция»),
• а Хомский показал, что люди способны создавать новые комбинации слов, которые никогда не существовали, а значит, знаменитый «чёрный ящик Скиннера» — это не какой-то там автомат, он «думает».
С этой статьи Хомского и началась, собственно, так называемая когнитивная революция в американской психологии, плоды которой мы сейчас все с вами счастливо пожинаем29.
Но дело не только в революции и смене научной парадигмы, но и в той теории, которую создал Ноам Хомский и которая получила название трансформационной грамматики, или шире — генеративной лингвистики.
Если совсем грубо, то эту теорию можно свести к трём базовым положениям:
• первое — языковые способности человека являются врождёнными (наличие речевых центров в нашем мозге это очевидно подтверждает),
• второе — языковая способность представляет собой обусловленный биологически (нашим мозгом) набор универсальных правил, которые мы используем, составляя слова в предложения,
• третье — ограниченный набор правил комбинирования понятий позволяет людям создавать неограниченное количество новых, прежде не существовавших предложений.
И в самом деле:
• во-первых, люди во всех частях света вне зависимости от исторического времени и культуры всегда создают язык,
• во-вторых, все языки похожи по своей структуре,
• в-третьих, все языки позволяют создавать новые высказывания, используя ограниченный набор своих грамматических правил и базовых понятий, которые в целом весьма схожи в языках, которые развивались абсолютно самостоятельно.
Думаю, что каждый из вас сталкивался со знаменитыми «формулами» Хомского, которые позволяют закодировать любое предложение (рис. 30).
Не знаю, как вам, но мне только при одном взгляде на «формулы» Хомского хочется воскликнуть — это же левое полушарие!
Рис. 30. Генеративная лингвистика описывает целый набор «формул», которые позволяют закодировать любое возможное предложение.
В классической схеме используются сокращения:
S — предложение, NP — именная группа, VP — глагольная группа, N — существительное, JJ — прилагательное, V — глагол, Р — предлог и т. д.
И в самом деле, Ноам Хомский создал такую теорию, словно бы он сам был одним изолированным левым полушарием.
Тут всё логично, ясно, последовательно, какое-то буквально чудо комбинаторики…
Впрочем, именно в этой логике поначалу и разбирался Джордж Лакофф, но в какой-то момент она перестала его удовлетворять — всё вроде формально правильно, но что-то не то, что-то не клеится, так сказать.
Да, в отличие от Хомского, Лакофф — воплощённое правое полушарие.
Если Хомский утверждал, что синтаксис — это некая безусловная внутренняя механика языка, не зависящая от значений, от контекста, от имеющихся у человека знаний, его памяти и когнитивных интенций, то Лакофф увидел, что в основе языка лежит не эта строгая механика, а метафора.
Книга Джорджа Лакоффа «Метафоры, которыми мы живём» вышла в 1980 году, в ней он показывает, что метафора — не языковая конструкция, а скорее наоборот — это изначальная понятийная конструкция, которая уже организуется в языке по каким-то правилам30.
Лакофф приводит в своей книге бесконечные примеры метафор, которые, по сути, говорят не о том, что непосредственно значат слова, используемые человеком в речи, но сообщают смысл того, что он собирается сказать.
В метафоре происходит, по сути, наложение (экстраполяция) знаний из одной предметной области нашего опыта на другую, которая становится нам понятной именно благодаря этому переносу на неё смысла, ухваченного нами в другой ситуации, куда более наглядной и понятной нам.
Например, когда мы описываем ситуацию спора или дискуссии, мы прибегаем к метафоре драки (или, если угодно, боя, войны, сражения).
• Ваша позиция выглядит беззащитной.
• Он нападал на каждое слабое место в моей аргументации.
• Его критические замечания били точно в цель.
• Я никогда не побеждал в споре с ним.
• Если вы будете следовать этой стратегии, он вас уничтожит.
Как вы можете видеть, каждая фраза прекрасно передаёт смысл ситуации — благодаря им мы хорошо понимаем, что такое «спор» или «дискуссия». Это вовсе не обмен репликами, это не взвешивание или оценивание — это драка, борьба.
Впрочем, если мы посмотрим конкретные значения соответствующих слов, будем действовать формально — «защита», «нападение», «бить в цель», «победа», «уничтожение», — то увидим, что они ничего не говорят о том, что два человека «ищут истину» (кстати, чем тоже не метафора — но уже «поиска», «изучения», «исследования»).
Проще говоря, мы можем сколько угодно изучать отдельные слова и даже конкретные комбинации этих слов в рамках грамматических формул, предложенных генеративной лингвистикой Ноама Хомского, но подлинного понимания того, о чём на самом деле идёт речь в высказывании человека, они нам не дадут.
Хомский, а точнее левое полушарие, помогает нам определять объекты и структурировать речь, что очень важно. Но смысл сообщения — это то, что возникает в правом полушарии, а Лакофф использовал метафору метафоры, чтобы мы поняли это.
В подходе Джорджа Лакоффа есть ещё один важный компонент, который никак нельзя сбрасывать со счетов, если мы хотим понять «языковость» полушарий, — это телесная, так скажем, составляющая.
Метафора — это механизм понимания чего-то нового с использованием знаний, о чём-то уже пережитом и понятом. Поэтому чем абстрактнее объект, который мы рассматриваем, тем меньше у нас шансов схватить его суть.
Метафора же прекрасно нам с этим помогает. Она словно бы поднимает со дна нашей психики наиболее простые, интуитивно понятные, даже иногда примитивные образы, смыслы, ситуации, а затем переносит их на более сложные, абстрактные материи. То есть мы как бы упрощаем сложное благодаря понятной нам метафоре и добираемся таким образом до его сути.
В наиболее простом виде «метафора» — это то, что мы называем «примером».
Допустим, я рассказываю вам о нейрофизиологическом феномене «доминанты», вы слушаете, а потом говорите: «Ага, ну вроде понятно… А можно пример?»
Вы не поняли механику, вам нужна дополнительная информация, чтобы всё встало на свои места.
Что ж, я привожу пример. Допустим, вы сидите в лекционном зале и мучаетесь от желания опорожнить мочевой пузырь. В вас сейчас борются две доминанты: одна — необходимость обучения, правила приличия, отношения с преподавателем, возможно, и страх неловкости вашего положения, другая — желание сходить по малой нужде.
В какой-то момент, подытоживаю я, доминанта «нужды» станет сильнее чувства неловкости и победит его, а вы ретируетесь из лекционного зала, извинившись перед преподавателем за то, что вам «очень надо».
И вот тут у вас возникнет понимание сложного абстрактного механизма работы доминанты. Всё благодаря метафоре из жизни — благодаря наглядному, интуитивно понятному примеру.
Итак, в основе нашего «правополушарного языка» не грамматика слов, не набор правил, по которым эти слова складываются в рамках предложения, а набор психологических опытов, которые нами уже пережиты и что-то для нас поэтому значат.
В этом смысле наша телесность — это, вообще говоря, основа основ для нашего языка, на что и указывает Джордж Лакофф, предлагая обратить внимание на значение сенсорно-двигательной системы и эмоций человека.
Однако значительно интереснее и глубже, на мой взгляд, этот вопрос был проработан уже в исследованиях Стивена Пинкера — третьего участника упомянутых «лингвистических войн», но вовлечённого в них как бы по касательной. Он такой всеобщий союзник со своим, впрочем, представлением о прекрасном.
